— Продумайте слова в свою защиту, господа!
Потом судья снова смотрел, как фигура адъютанта начала укорачиваться за перевалом дуги и как, не исчезнув, всплыла в уменьшенном размере, и, выйдя на дорогу, зашагала все размеренней и тверже, печатая шаг, как на параде.
Возле бахчи шаги замедлились, но голова в сторону лошади не повернулась — явно боясь искушения. У ворот адъютант остановился, верно, обдумывал, что сказать.
Однако боковая створка распахнулась сама — он в нее не стучал, — и было видно, как неуверенно шагнул он во двор.
— Его пустили во двор, — сказал на мосту судья. Фраза показалась ему очень знакомой, читаной-перечитаной. «Ну, да, хотя в газетных хрониках пишут несколько иначе: «Он был допущен ко двору».
Уже просыпались птицы. Из ближних кустов вылетел дикий голубь, тяжело и сонно захлопал крыльями и опустился на первую попавшуюся ветку. Со стороны города, вероятно, с крыши телеграфа, отозвалась горлица. Она пела неохотно, видно ожидая, когда ее пригреет солнце; неохотно — и все же не умолкала — день начался, очень длинный день. «Как же так — неужели повесят?»
И он снова посмотрел в сторону постоялого двора. «Ба!» Боковая створка стояла распахнутой, и адъютант все еще ждал на дороге. «Как же так — разве он не вошел?» Судью обдало горячей струей мгновенного, острого чувства удовлетворения — оно было важнее и значительнее, чем все пережитое этой ночью. И тут он увидел, как адъютант машет рукой, и один из арнаутов тоже машет. Это был знак, чтобы он шел.
Знак, что его ждут, что без него не могут. Господин Хадживранев нуждался в его присутствии, в его помощи во время важного разговора, при встрече с князем; ему не следовало оставаться без советчика в такую минуту. Разумеется, советы понадобятся и потом. «И он будет их иметь! Он будет иметь любые мои советы, вплоть до разлуки, до перекрестка истории». Он подал знак, что понял: поднял руку, потом другую; ему в ответ те двое замахали настойчиво, нетерпеливо — «Чего, дескать, стоишь, раз видел? Поторопись! Дело важное!» Они махали руками, как крыльями. И он сам птицей ринулся по дуге, среди камня, неба и тополей.
Внизу он заметил, что бежит вприпрыжку, а такое ему не подобало. Поравнявшись с бахчой, он замедлил шаг. Жеребец поднял голову и смотрел на него. «Привет! — сказал судья. — И ты радуешься, приятель?» — И прошел мимо. Ему захотелось овладеть своей походкой, но чтоб она не имела ничего общего с адъютантской. Следовало идти, заложив руки за спину, наклонив голову с бородкой к правому плечу — спешащая углубленность, работа мысли, непременно достигающая цели. Так ходил сам Энгельс — он видел его однажды на улице и дважды в коридоре перед аудиторией, где его ждали. Там Энгельс, выбросив свои большие руки вперед, клал ладони на кафедру, на плечи молодых слушателей; они словно доставали до судьи и сейчас. «И все же, — подумал судья, — Хадживранев должен понять, что дело не только в том, чтоб иметь республику — все равно какую… Но на Балканах истории приходится шагать тайными бродами! Хороший, испытанный мост — это тот же хороший, испытанный барьер…»
Он уже подходил к постоялому двору. Двое — один в красном, другой в белом — ждали у ворот, завороженные этой его походкой… и еще чем-то, потому что взгляды их раздваивались. И тогда он услышал за спиной чужие шаги, чье-то чужое дыхание. Не останавливаясь, на ходу обернулся: за плечом, на расстоянии недоуздка, он увидел блестящую серую морду, увидел покорные, сытые глаза. И поскольку те двое на него смотрели, судья медленно, не выпуская из виду лошадиных губ и своего большого пальца, протянул руку к поводьям. Ничего плохого не произошло. Одна ладонь легко укоротила ремень, завязав его в узел, другая благодарно похлопала жеребца по красивой шее. «Сяду-ка я верхом, благодетель ты мой. Ты помог мне попасть в Европу, получить образование… А теперь — снова ты…»
Он сел на лошадь. До ворот оставалась какая-то сотня метров, но никогда в жизни он не ездил так долго и так торжественно. Наверху, в среднем окне, он увидел широкие, сильные плечи, заполнившие весь оконный проем.
— Благодарю вас! — сказал у ворот адъютант. — Не предполагал, что к вам так быстро привязываются. Возможно, это вас и спасет… Будьте добры, проведите меня к Хадживраневу…
Судья вошел, ожидая увидеть Хадживранева в проеме среднего окна, где он видел его, еще сидя в седле.
Но ни там, ни у других окон его не было. И столы в корчме были расставлены по-иному. Длинный проход, неизвестно когда устроенный, вел в глубину корчмы, к стойке.
Хадживранев сидел за сдвинутыми столами, покрытыми яркой полосатой кошмой. И подливал себе в стакан мавруд — он пил только это вино. Сидел, подперев голову. Судья остановился пораженный и, оставаясь незамеченным, через плечо дал знак адъютанту, чтоб тот молчал.