Цена золота. Возвращение

Стакан был уже полон до краев, Хадживранев поднял его навстречу утру и, проверив вино на просвет, остался доволен. Потом отпил глоток и, тоже довольный, поставил стакан на скатерть — такую странную — толстую, в полоску, — и в то же время торжественную. Стакан пришелся на зеленую полосу, он переставил его на красную, но прежнее место показалось ему чем-то лучше, и он легонько передвинул его обратно. Потом он поднял голову — явно искал кого-то глазами.

— О! — воскликнул Хадживранев, вставая. — Значит, живы! — И пошел к двери, протянув вперед обе руки. — Я так боялся за вас, знал, что вы берете огонь на себя. Я буду благодарен вам всю жизнь — то есть ближайшие десять часов, а может, и десять лет! Так что срок моей благодарности может быть очень коротким.

— Господин Хадживранев, — начал судья, перестав удивляться странному ритуалу. Теперь он сознавал только одно: перед ним стоял человек, уцелевший в борьбе, чтобы стать знаменем для молодых. Смерть миновала его и в эту страшную ночь. На лице его не было даже следов усталости. И, шагнув к нему — с влажными глазами, влажными щеками, — молодой человек пожелал себе столь же счастливой судьбы, пожелал, чтоб идти им вместе до того перекрестка, где, оставшись один, он сможет сам стать знаменем и упованием для тех, кто сейчас только родится.

— Мы разбудили Софию, дворец, а потом сражались за вас. Мы счастливы, что нам выпала такая честь, а главное, я рад, что вы невредимы и, как и полагается избраннику судьбы, бодры и полны сил.

Они обнялись, и молодой человек почувствовал, что в усах Хадживранева притаился какой-то вкусный запах — домашний, давно знакомый. Он вдохнул его раз, другой, стараясь понять, чем же все-таки так вкусно пахнет, и услыхал над ухом негромкий, но плотный голос: «Фасолевая похлебка, дорогой. С укропчиком! Жаль, что кончилась. Был полный горшок, но… Я скажу, чтоб поставили еще». — «И мы умнем его за милую душу, — ответил молодой человек, думая о своих друзьях, оставшихся на мосту. — А князь где-то поблизости. Мы пытались по телефону узнать место его пребывания, даже послали капитана Мирского. По от него приехал второй адъютант…» — «Адъютант?» — громко спросил Хадживранев, и ладони его соскользнул с плеч судьи.

9

— Адъютант князя? — громко спросил он, отступив на шаг и даже не взглянув на дверь, где стоял Кардашев. — И где же этот адъютант? — Будто он и слышать не слышал об этом адъютанте, будто он и не приказывал его возвращать, а это сделали сами арнауты, будто столы в корчме сами передвинулись на новое место.

— Честь имею! — крикнул Кардашев с порога. — Второй адъютант Его Высочества! Капитан Кардашев. Вы, то есть ваша охрана, выдвинули в качестве предварительного условия для нашей встречи присутствие здесь господина судьи. Я выполнил это условие — вот он, живой и здоровый, — хотя подобное требование оскорбительно для Его…

— Для Его Высочества? — перебил его живо Хадживранев. — То, что мои друзья живы, может оскорбить князя? Невозможно, господин адъютант, невероятно!

— Разумеется, — ответил адъютант. — Я ни в коем случае не хотел бы подобными словами бросить тень на корону, но в то же время вполне естественно, что она защищает своих сторонников с бо́льшим рвением, чем ваших. Защищает их жизнь и их честь…

— Я это знаю, господин адъютант, и к сожалению, слишком хорошо, — тихо сказал Хадживранев и, печально качая головой, отвернулся к окну. Ритуал был окончен. Поза гостя тоже потеряла торжественность. — Я чудом уцелел в Стамбуле, и при переправе через Марицу, и здесь, на этом постоялом дворе. Я получил заверения монарха, а вынужден был защищаться, пускаясь на хитрость, опираясь на наемников, оружие и друзей. Но, разумеется, и этому придет конец. Я хорошо это знаю. Что еще вы имеете мне сообщить, господин адъютант?

Адъютант молчал, по-прежнему стоя у порога. Он явно был обязан возразить Павлу и явно честь не позволяла ему с легкостью опровергнуть его обвинения. И в наступившей тишине судья торжествовал. Не напрасной была его вера в старого борца, не напрасно он рисковал ради него жизнью и готов был давать любые советы! Только в эту минуту в его советах никто не нуждался, да и самому не хотелось нарушать эту прекрасную тишину. Хадживранев курил у открытого окна — может быть, слушал птиц, может быть, глядел в небо, только весь он был там, за стенами дома… «Видно, дождей скоро не жди. Здесь ничего, спасает река, а вот в других местах…», — он сказал это тихо, самому себе, так что судья едва разобрал слова.

— Разрешите, — шагнул вперед адъютант, — позавчера лило над всей Мёзией{68} и по ту сторону гор, до самого Татар-Пазарджика, правда, слабее.

— Так, так, прошли дожди… — ответил Хадживранев, все еще всматриваясь в даль. — Хорошо. А когда вы намерены меня убить?

— Простите, я, в сущности, потому и прислан… — смутился адъютант.

— Чтобы меня прикончить? Собственноручно? — засмеялся Хадживранев. — Здесь? Как-то неловко.