Цена золота. Возвращение

— Вы могли бы сегодня присутствовать на моем погребении, — продолжал он, — а вместо этого стали свидетелями счастливой встречи. Ваша двукратная готовность обязывает меня к двукратной признательности, господа, но это дело прошлое. — Он снова замолчал, медленно расстегнул френч и начал стаскивать рукава, думая о рубашке. Ему так хотелось, чтобы она была чистой, чтобы засверкала белизной после этих пятен… но френч уже был снят. Он расправил его и метнул через стол в проход между двумя рядами гостей — слегка повернув корпус, занес обе руки в сторону и затем выбросил их вперед, как рыбак закидывает сеть. Френч упал, распластавшись, медленно, как рыбацкая сеть. А он сам, довольный, так и стоял не разгибаясь, убрав лишь левую руку; правая осталась вытянутой вперед, указательным пальцем вниз — словно от нее тянулась к сети невидимая веревка. — Я искренне верю, что все это может превратиться в далекое, смутное воспоминание… Верю, что законность возможна… В противном случае разве я приехал бы сюда, господа? И в довершение скажу вам доверительно; здесь, за этим столом, на ваших глазах моя вера только что сняла новый, прекрасный плод…

Он замолчал, чтобы запастись духом для последних слов, чтобы дать и гостям перевести дух. На него с горящими глазами смотрели те, кто слышал лучших ораторов мира, те, кто сам изучал риторику. Сейчас он откроет им, каков этот плод, скажет, что отныне монарх берет под свое покровительство жизнь своих подданных, имеющих республиканские взгляды, и потому такой человек, как Хадживранев, может с чистым сердцем выпить за долголетие Его Высочества.

Руки сидящих уже потянулись к бокалам вслед за его рукой, и в это самое мгновение кто-то обхватил его через плечо за шею. «Браво! Браво!» — громыхал приглушенно плотный голос у него над ухом. «Браво! Браво!» — полнился этим голосом зал. В ответ грянули аплодисменты и ответное «браво» — многоголосое, неуемное. «Но, Ваше Высочество, мой тост! — сказал Хадживранев между двумя бурными поцелуями. — Прошу вас, я не кончил…» — «Концовка? Глупости! — отвечал монарх. — Ты завоевал Европу, растоптав этикет. Достиг апогея! Каждое последующее слово будет падением… Но дело твое, дорогой».

Крепкая, ласковая рука выпустила его, удалилась, и Павел увидел, что, опершись локтем о стол, она поддерживает скорбно опущенную голову. «Извини меня, дорогой, — прошептала голова. — Чувства! Продолжай!» Но чего-то уже не хватало, что-то важное покинуло Павла, покинуло зал. Он протянул руку к бокалу. Вспомнил слова, оставленные на конец, восстановил их порядок, но не смог восстановить убежденности в том, что они должны быть сказаны.

— Здоровье и долгие лета, Ваше Высочество! — Хадживранев поднял чарку и поклонился монарху. — Здоровья и успехов, господа!

6

Князь посетовал на то, что его друг — Павел Хадживранев — отнял у него ораторские лавры. Этот его удивительный подданный нашел для сложных проблем такие краткие слова, такой единственный в своем роде жест, которому позавидовали бы и древние. «Так, так, Ваше Высочество, — молча кивал Павел. — И всего-то единственный жест тебе нужен!»

— Пора нам уже знать этот народ, который, как грязную одежду, — князь указал на френч, — сбрасывает свое печальное прошлое. Иметь таких подданных, такой народ — я не слыхал о более счастливой судьбе! Я преклоняюсь перед ним — таким, каким я его вижу! Будь то друг или противник, все равно, но пройти через смерть, чтобы помочь своему князю… У меня нет слов, но вы… вы, господа, должны напомнить своим правительствам, какая нация зреет здесь, на Балканах… Потому что…

Сильнее или слабее был взрыв аплодисментов — теперь Павлу было все едино. И его ум, и сила, и веские слова его и сам успех — все разом было присвоено князем. Протянул руку, и все… будто карманник. Нет! Это было страшнее. Казалось, будто князь — это море, в которое, согласно законам природы, стекают все ручейки. И как будто только сейчас поняв, за что он ненавидит монарха, Павел опорожнил бокал сидя, и даже не видел, заметили ли это окружающие.

Ему захотелось курить, и он с тоской посмотрел на брошенный френч — там, в кармане, лежали сигареты, выпрошенные им, подаренные как старику — его сигареты; но кроме того там, в этом френче, под этим френчем лежало и еще что-то, пойманное ловким взмахом рыбака; пойманное и тотчас же присвоенное другим, очищенное от чешуи и внутренностей; и Павел уже ненавидел этот грязный френч, ненавидел свою спесивую позу; почувствовал и себя опустошенным — выпотрошенным, как рыба; и он молил неизвестно кого, чтобы это осталось незамеченным, молил стол, кошму — они прикрывали его хотя бы до пояса.