Центр тяжести

И вот при ней эта Марина. Бегает, с-сук, как служанка. Ее было пиздец жалко. Я вроде как увидел в ней себя, знаешь. Такой же пиздюк был по молодости. Забитый затравленный взгляд, и это болезненное, неестественное желание прибиться к тому, кто сильнее, спрятаться в его тени. Проблема в том, что чаще всего в этой тени еще хуже, чем… чем где угодно. На войне не так опасно, как в тени жестокого человека.

Я пережил все это, братан. Я, с-сук, знаю, каково это. И это хуево, поверь мне на слово. Хуево – здесь самое верное слово. Когда уродливую пустоту внутри себя пытаешься заполнить другим человеком и начинаешь служить ему. Я думаю, здесь много общего с этим, – ну, знаешь, – с религиозным чувством. Именно так и было, братан. Саша была для Марины чем-то вроде идола для папуасов. Знаешь, когда так замыкаешься на человеке, что и сам начинаешь верить: все хорошее – благодаря ему; а если что-то плохо – значит, ты просто плохо стараешься угодить; надо угождать еще лучше-сильнее-больше. Угождать-угождать-угождать.

Это как Душечка. Только гораздо хуже. Душечка – она же, с-сук, тоже растворялась в своих мужиках, но для нее в этом служении был кайф, она не страдала. Она радовалась.

А я – я, братан, сейчас говорю о другом уровне служения – когда растворение в другом человеке по уровню боли похоже на растворение в серной кислоте.

Я, с-сук, видел все это. Так себе зрелище. Что ни спроси у нее – ответ всегда один:

«Марин, а что ты делаешь завтра?» – «У Саши выставка, я буду готовить экспонаты».

«Марин, ты куда?» – «Надо съездить на Никитский, забрать лекарства для Саши».

И все у нее так: Саша, для Саши, у Саши, про Сашу, Саша-саша-саша-саша.

Шла Саша по шоссе, а за ней – Марина.

А когда спрашиваешь: «Нет, Марин, про Сашу я все понял, у тебя-то самой как дела, как самочувствие, ты в порядке?» – а она смотрит так, словно ты задал какой-то, с-сук, запредельно неприличный вопрос – про ее вагинальные выделения или типа того. Нарушил какой-то, блядь, закон.

Только подумай, братан. Насколько внутренне изувечен должен быть человек, чтобы просто вопрос в стиле «как дела» вызывал у него панику, страх, возмущение?

И собсно, поэтому они и грызлись вечно с Караташем. Он ведь тоже все видел. И постоянно травил Марину, называл ее ручной обезьянкой, той-терьером – они, с-сук, чуть ли не насмерть подрались однажды. Она его бутылкой по голове ухуячила, а он ей с ноги в живот. Еле разнял. Я этому пидору потом по-тихому сказал, что башку его турецкую, как арбуз раздавлю, если еще, с-сук, хоть раз услышу хоть одно слово в адрес Бэмби.

Егор

Итак, мне предложили работу. Или, точнее: сделали предложение, от которого я не смог отказаться. И я попал в Компанию, в шестой отдел.

Почему именно в шестой, спросите вы, и чем занимаются первые пять? Я задал тот же вопрос, но мне посоветовали заткнуться.

Когда мы вышли из кабинета полковника, этот гусь в черной водолазке – Иван Ильич Шумский – протянул мне визитку.

– Приедешь завтра по этому адресу. Тебя встретит парень, зовут Константин. Он все покажет. Не пропадай.

Это его «не пропадай» звучало зловеще. Я смотрел ему вслед и думал: D – это он? И вообще: неужели все это устроил D?

* * *

Офис Компании (серьезно, мы так ее и называли между собой – даже в переписке – просто «Компания», с большой буквы) располагался в краснокирпичном здании бывшего завода времен СССР – ну, знаете, огромные окна, высокие потолки, гигантские дверные проемы, – все было сделано для того, чтобы человек внутри чувствовал себя маленьким и незначительным винтиком в большой машине, направляющейся в светлое социалистическое будущее. Напротив главного входа на небольшой площади какой-то памятник – трехметровый цементный куб. И никакой таблички. Никто толком не знал, зачем эта хреновина там стоит. Есть версия, что куб этот – на самом деле постамент для памятника основателю кирпично-красного завода, но 1) то ли памятник снесли во время перестройки, 2) то ли забыли установить; подробностей никто не знал, а куб так и стоял годами на площади, зарастал плесенью и мхом, огромный, серый, без опознавательных знаков. Какой-то уличный художник пару лет назад ночью покрасил куб в желтый цвет, нарисовал несколько черных дырок, как в швейцарском сыре, в одной из дыр пририсовал мышонка из мультфильма «Том и Джерри», читающего книжку с буквой «V» на обложке. Муниципальная служба смыла граффити с куба уже на следующий день, но название прижилось, с тех пор проклятый куб местные называли не иначе как Памятник Сыру, или просто ПС. Даже таксисты знали эту байку и прекрасно понимали, куда ехать, когда клиент просил довезти до ПС.