Центр тяжести

– В том-то и дело, ее план был очень плохо продуман, как видишь. Куча сложностей. Градус любви к сыну сильно превышал градус интеллекта. Увы. И никакого плана, по сути, не было – она просто держала его на привязи, чтобы оградить его от общения с «плохими» друзьями. То есть «как бы чего не вышло». Она надеялась, что сможет перевоспитать сына, внушить ему свою любовь, перековать его характер. Но. Прошло две недели, а он ненавидел ее все сильнее. И она не могла понять почему. А потом она пошла за хлебом в магазин, а сын тем временем разбил окно табуреткой и стал звать на помощь. Приехала полиция – а дальше суд, журналисты и слава. Сомнительная, но слава. Теперь мать судят, и лично для меня самое интересное – это ее реакция на обвинения. Видишь ли, в чем дело: она искренне не понимает, почему ее поступок незаконен и нарушает права человека. «Я ж мать! – кричит она. – Я желаю сыну только лучшего, я бы никогда не сделала ему больно, я забочусь о нем, не лезьте в мой воспитательный процесс, не вам меня учить!»

Я слушал его, облокотившись на парапет, и смотрел вниз, на ореолы света уличных фонарей.

– И знаешь что? – сказал Петро. – По-моему, это отличная метафора того, о чем мы говорим. Ведь многие действительно встанут на сторону матери. И уже встали! Люди петиции создают и подписывают, чтобы ее освободили. Сын-то в порядке. В самом деле: она ж мать, она защищала сына от плохой компании (опять же, плохой, по ее словам; это еще надо доказать), пыталась уберечь его от ошибок. И неважно, что нарушила при этом базовые права человека.

– Посмотрим, – сказал я, – как ты запоешь, когда Леве стукнет тринадцать, он проколет уши-ноздри-язык, начнет хлопать дверью, слушать панк-рок и подхватит трипак от случайной знакомой на рейв-вечеринке.

– Об этом я и говорю, Егор. Поиск грамотного баланса между свободой и контролем – вот задача родителя. И правителя, если уж мы продолжаем метафору. Потому что перегиб в сторону контроля всегда кончается одинаково – наручниками на запястьях у несогласных. А потом – и у всех остальных. И, разумеется, все это всегда мотивируется заботой о них же. Я ведь уже пережил это отцовское чувство: держал небо над Левой, паниковал и из кожи вон лез, чтобы защитить его от мира, где столько острых предметов и тупых людей, я шагу ему не давал ступить без моего письменного разрешения. А потом понял, что если буду продолжать в том же духе – он меня возненавидит. Уж лучше панк-рок и серьга в ухе, чем сломанная психика и полное отсутствие доверия. Ты хочешь знать, в чем моя главная претензия к этому вашему Оку Саурона?

– Ха-ха, как смешно.

– …да в том же, в чем и к той супермаме из Екатеринбурга. Народ – не собственность государства, ребенок – не собственность родителя. Да и вообще, может быть, в этом вся проблема: когда власть набивается народу в друзья – это плохо; а когда лезет в его личное пространство – это беда.

Я вздохнул.

– Мы недавно тестировали алгоритм. Включили на месяц. Преступность снизилась. Два теракта предотвратили еще на стадии планирования. И это – за месяц. Ты ведь знаешь, что это так. Неужели ради этого не стоит чуть-чуть пожертвовать этим вашим «личным пространством»?

Петро грустно улыбался, повернулся ко мне, лицо подсвечено теплым желтым светом из окна.

– Я не сомневаюсь в эффективности системы, Егор, но: кто сторожит стражей? – Посмотрел вверх и нахмурился. – Эй, да блин! Серьезно? – На чистое небо наползала огромная туча. – Мы тут полчаса уже стоим, вали отсюда! Слышь ты! Обзор не загораживай. – И погрозил туче кулаком.

Я засмеялся.

– Чего смешного? – спросил он.

– Да так. Детство вспомнил. Вы ж всегда с мамой грызлись. Ты вечно боролся с ее контролем, отстаивал свой личный, авторский хаос.

– Да? Не помню.

– Было-было. Она рассказывала, как ты в четыре года ей назло пытался утонуть в бассейне, потому что она заставляла тебя ходить на плавание, а ты не хотел.

Петро покачал головой:

– Это неправда. Я не назло пытался утонуть, я действительно чуть не утонул. Это она тебе сказала, что я «назло»?

Дверь балкона открылась – Ольга:

– Хотела напомнить, что у тебя есть сын, и он спит. А ты тут орешь.

– Прости, Оль, – вздохнул Петро и показал в небо. – Просто эта дурацкая туча хочет испортить мне день рож… – Но Оля уже захлопнула дверь.

Минуту мы молча стояли, вскинув головы, как два сумасшедших уфолога в ожидании инопланетного вторжения. Туча продолжала наползать на звездное небо – это выглядело тоскливо, Петро бормотал в адрес тучи проклятия, желал ей выйти замуж за алкоголика.

– Или еще та история с конструктором, – сказал я.

– А что с ним? – спросил он, не отрывая взгляда от тучи.

– Ты кидался детальками конструктора в корзину для мусора – это была твоя игра «конструктор-бол». Мама наказала тебя, сказала, что конструктор нужен для того, чтобы собирать из него модели, создавать что-то новое, а не бросаться им в ведра. В итоге ты ссыпал весь конструктор в мусорное ведро и сказал: «Вот, держи, я собрал модель мусора».

На этот раз он захохотал, сделал еще глоток вина, шмыгнул носом.