Централийская трагедия. Книга первая. Осень 1961

Не счесть, как много раз, в процессе работы над романом, поставив точку в конце очередного предложения, я останавливался, и задавался мучительным вопросом: зачем я пишу? Не зря ли я пачкаю бумагу? Руки опускались от осознания, что никому в мире нет дела до моей писанины, кроме меня самого.

Человек так устроен, что он привык получать вознаграждение за свой труд. Когда он не видит наглядного результата своей деятельности, он утрачивает мотивацию продолжать работу. Какого вознаграждения жаждет писатель? Признания читателей. Но оно приходит запоздало, когда в нем уже нет нужды. Автор может получить его, только тогда, когда допишет книгу; тогда, когда оно уже не сможет служить стимулом для работы над ней. Откуда же взять автору топливо для творчества? Что поддержит его в начали пути? Ему нужна внутренняя мотивация.

Как много сюжетов рождалось в головах людей, и как мало из них стало книгами. Большая часть из них так и осталась невоплощенными идеями. Чтобы придумать захватывающую фабулу, нужно богатое воображение, но, чтобы дописать произведение нужны упорство и титаническая сила воли. Первым обладают многие, вторым – единицы. Я гадаю, сколько поистине невероятных историй было придумано людьми – историй, которые по увлекательности и наличию неожиданных поворотов превосходят сюжеты любых знакомых нам книг, но они, к сожалению, никогда не станут нам известны, потому что их автор не обладал достаточной тягой к письму и ответственностью, чтобы помочь им родиться на свет.

Возможно, моя история не была чем-то исключительным. Но я чувствовал ответственность за то, чтобы рассказать ее. Я не хотел, чтобы она была похоронена в моем сознании, и ушла со мной в могилу, так и не увидев свет. Это было бы несправедливо по отношению к ней, и к читателям, которые могли бы с ней познакомиться. Я не мог этого допустить. Я не хотел, чтобы такое такое тяжкое преступление было на моей совести.

Каждый раз, когда я хотел сдаться и бросить писательство, перед моим мысленным взором всплывало лицо Рея…

Прежде, чем приняться за набор текста, я ознакомился с инструкцией, прилагавшейся к машинке. Работа с IBM Selectric оказалась незатейливым занятием. Машинка была простой и удобной в использовании. Клавиатура IBM Selectric походила более на клавиатуру современных компьютеров, нежели старых механических пишущих машин, и не требовала большой силы нажатия. Поначалу я печатал очень медленно, но вскоре обрел уверенность и скорость набора начала понемногу возрастать.

Ознакомление с инструкцией отняло немало времени, поэтому я успел перепечатать только первую страницу рукописи к тому моменту, когда тяжелая рука Гарма постучала в дверь. Хмурым, немым взглядом он пригласил меня к ужину.

Глава 6

Грех

Соединенные Штаты Америки, штат Пенсильвания, Централия, Фаргейн-стрит, дом 49.

Сентябрь, 1961 г.

Спускаясь в столовую, я уловил аромат пряной говядины с нотками розмарина, мяты, тимьяна и шалфея. В тот вечер я познакомился с еще одним обитателем дома Дальберг-Актонов – Марком, который вскоре стал моей отдушиной в этом котле контрастных характеров. Поместье Дальберг-Актонов укрывало под своей крышей ипохондричную хозяйку, ортодоксальную горничную, немого старика-лакея с зловещим взглядом, избалованных близняшек и девочку сиротку. Марк один выбивался из этой безумной массы, будучи совершенно простодушным и жизнерадостным молодым человеком.

Столовая находилась через холл напротив гостиной; входом в нее служил западный проем прихожей. Комната была длинной и непропорционально узкой. Почти все пространство занимал большой продолговатый стол, который был накрыт белоснежной скатертью и безупречно сервирован. По правой стене стоял буфет, в котором хранился белый с голубой каймой и позолоченной росписью декоративный столовый сервиз, предназначенный для торжеств. В противоположной стене было два больших окна завешанных серыми шторами. У окон стояли этажерки – совершенно пустые, за исключением одинокого фикуса. Как я заметил позже, это было единственное растение в доме. Казалось, все живое чахло и, в конечном счете, погибало в этом несчастливом месте, кроме стойкого фикуса.

В этой сцене сошлись все ключевые действующие лица – все жители дома. Во главе стола сидела Хелена, которая успела переодеться в элегантное платье цвета бургунди; по правую сторону от нее сидели близняшки и Дорати; по левую – Элизабет и Марк. Меня усадили в другом конце стола, напротив Хелены.