Центральный Зомбиленд

Сон ушедшей ночи вообще оказался в руку. Вот, еще тоже престранное выражение всплыло из омута его подсознания. Как сон может быть в руку или не в руку? Сон есть нечто нематериальное и эфемерное. Это же просто узаконенная ночным бессознанием галлюцинация. Ни рукой, ни ногой, ни какой иной частью тела до нее не дотронешься. Почему же тогда, когда сон в силу абсолютной случайности в каких-то деталях совпадет с реальной жизнью, принято говорить, что он «в руку»? Действительно, почему в таком случае не в ногу? Или не в голову? Последнее было бы более логичным. Хотя, с другой стороны, про «сон в руку» говорят разве что в некоторых сериалах по зомби-панели (кто им только сценарии пишет?). Обычные адекватные зомби-особи вряд ли такое выражение применят. Они же и снов-то не видят и галлюцинациями не страдают. Для них слово «сон», точно так же не связано с реальностью, как и другие слова, что так щедро дарят панельные сериалы. Например, «чувства», «любовь», «преданность».

Да, в своем нынешнем неадекватном положении, пропустив все эти слова через себя, он свысока смотрит на оставленных в адекватном мире зомби, жалеет их. И, может быть, очень напрасно он делает это. Ведь и другие слова, столь богато разбросанные по светящимся экранам зомби-панелей, незнакомы им по сути своей. Ни «ложь», ни «насилие», ни «предательство», которое является формой лжи. Люди могут бесконечно долго рассуждать о том, что все эти понятия не знакомы зомби в силу ущербности и ограниченности их сознания, в силу более низкого уровня их развития. Только в таком объяснении уж очень много от оправдания собственных пороков. Легко сказать, что зомби не может украсть, убить или предать только потому, что не имеет для этого необходимых мозгов. Гораздо сложнее объяснить, почему ты сам, имея эти мозги, крадешь, убиваешь и предаешь. А оказавшись в роли жертвы, не ты ли первый возносишь жалобы к небесам? Не ты ли клянешь судьбу свою и горько жалеешь, что тот, кто обманул и предал тебя, не является зомби, не знающим лжи и преднамеренной жестокости?

Однако, по безумному капризу Вселенной, отчего-то не бывает незнания зла, без незнания одновременно и добра. Тот, кто тебя не может ненавидеть, не может тебя и полюбить. Тот, кто вызывает ненависть и зависть, может вызвать и любовь, и преданность. Что же, нет добрых людей под солнцем? Отчего же? Есть, и немало их. Только ведь добро их не оттого, что не знают они зла и не могут то зло сотворить. Добро их исходит из того, что, зная о зле, избегают они его, считая неправильным для себя. Иные еще и борются с ним, но то совсем подвижники и герои.

И все равно, возвращаешься вольно или невольно к мысли о том, что обидно и глупо устроен наш мир, раз невозможно в нем вычеркнуть из жизни только плохие слова, стереть из памяти только недобрые мысли. Как и невозможно отделить в реке теплую воду от холодной.

В той реке, которую он пересекал, теплой воды, похоже, не было вовсе. Он плыл минимум полчаса, кажется, время запуталось в речных струях, и зубы его начали отбивать уже не мелкую, но крупную дрожь. А до берега оставалось еще метров десять. По внутренним ощущениям он проплыл не меньше трех километров. Однако разум подсказывал, что вряд ли его путь был столь велик. Оглянувшись назад, Кирилл мог не так уж далеко от себя увидеть развороченное в песке место, откуда он извлек плавучую корягу. И вытаскивал он ее не зря. При всей натренированности его держаться на плаву так долго без посторонней помощи он бы не смог.

Последние гребки дались особенно тяжело. Ноги уже отказывались повиноваться и слабо барахтались сзади, каждую минуту пытаясь найти под собой устойчивое твердое дно. Попеременно гребущие руки ощущались не намного лучше. А течение так и норовило в самый последний момент оттащить его подальше от спасительной тверди, закрутить в своих лабиринтах и вернуть обратно на стремнину. Еще гребок. И еще один. Наконец самые кончики пальцев на ногах нащупали осклизлые камни на дне, и, с остервенением уцепившись за них, толкнули его вперед. Тяжело дыша и отфыркиваясь, он отвязал от коряги одежду и выкарабкался на поросший травой берег. Солнце, к счастью, не успело еще окончательно спрятать свои желтые лучи за край земной тарелки, и слабо ласкало ими распластанное прямо на траве измученное тело Кирилла. Только тепла это особого не приносило. Набравшись сил, он растер себя рубахой, наскоро подсушил ее на легком вечернем ветерке и оделся.