Цепкие лапы времени

Не уловил Терентьев и обычного для пожилых людей запаха, включая лекарственного. И еще уж очень переживал (боялся), что найдется причина для традиционного брежневского поцелуя.

Однако тот просто пожал руку. Некрепко.

Правда, сесть ему уже помогала медсестра – округло-женственная, но крепкая такая, в теле бабенка.

Вспомнился случайно глянувшийся сериал про Брежнева – что-то там было ни совсем однозначно с медсестричкой. Уж не эта ли?

Дамочка, надо заметить, обхаживая пациента, так и постреливала глазищами на гостя в непонятных претензиях – может, действительно переживала за «дедушку», может, еще чего…

А в целом Ильич произвел хорошее впечатление. Несмотря на немощность, заторможенность в речи, отвисшую челюсть – глаза по-прежнему живые, умные. Говорить он старался односложными короткими предложениями, видимо сам понимая свою проблему.

Терентьев представился по-полному – в звании, сколько лет, когда родился.

– Вот и буду звать тебя каперангом, извини, что на «ты». Мне так удобней. Надо было по форме прийти, в той – с шевронами «Россия». А то – человек и человек, и не скажешь, что из светлого грядущего явился.

«Светлое грядущее» он по-особенному проинтонировал.

Сам Брежнев был одет по-домашнему – брюки, рубашка без галстука, вязаный жилет с финскими оленями:

– А я теперь на пенсии. Мне теперь и официальных лиц можно, хоть и английскую королеву, встречать по-простому, – и улыбался этому своему маленькому чудачеству.

А едва удалилась лучащая строгую ответственность женщина-медработник, заговорщически спросил:

– Сигарет не принес? А то обложили меня со всех сторон. А сам-то куришь? Вот и хорошо, что куришь. Будешь прикрывать если что. Мне вот давеча Юрий Владимирович принес, а подымить я так и не отважился. Видал, какая фурия за мной блюдит…

И подмигнул, донельзя довольный, будто хвастаясь, мол, «при мне краля»!

«А ведь дед дает… – улыбнулся мысленно Терентьев, – каких бы он там ошибок не наглупил! Когда там его конечная дата – в ноябре? Совсем недолго».

Так и хотелось сказать: «Леонид Ильич, дорогой, вы удила жизни закусите и тяните еще, тяните». «Да нельзя – воспримет как преждевременную похоронку».

Хозяин немного завозился, кряхтя, усаживаясь поудобней. Взглядом, видом давая понять: «ну, рассказывай». Безошибочными манипуляциями заядлого курильщика выудил сигаретку, чиркая зажигалкой, чуть откинувшись, пуская дым:

– Рассказывайте, хм-х, как вы там живете, к-хм, поживаете? Как дошли до жизни, до такой? Не устоял народ перед Западом? Просрали… все что… кх-м…

Он закашлялся, запершил – привычно, в кулак, во взятый со стола платок, не став доводить вопрос. А впрочем, надо ли? И так понятно. Что ответить только?

Сейчас, сидя перед своего рода легендой советского периода, Терентьев испытал неожиданное чувство смущения. Которое никогда, ни под какими осуждающими взглядами Андропова, или Устинова, или других пытливых контактеров не испытывал. Не видя своей личной вины в том, что Советский Союз почил, протянув лишь – сколько там? Семьдесят лет?

А вот почему-то именно перед Брежневым, старым, пожившим… отжившим, прошедшим свой трудовой и идейный путь, наверняка не без грехов и ошибок – житейских и профессиональных… Вот глядя в эту стариковскую укоризну, почему-то стало совсем неловко.

«Наверное, потому что у меня (у нас) сохранилось какое-то положительное мнение о нем, об этом партийном руководителе, как и обо всем его периоде правления. Как бы там над ним в свое время ни посмеивались в анекдотах на кухнях. Прекрасно помню их – звучащие из уст родителей. Насколько эти анекдоты кажутся наивными сейчас – от взгляда “от потом”, перекинувшись вот, “на сегодня”. Иная оценка».

– Так что? – Мимика у Старика была своеобразная – задавая вопрос, он поднимал одну бровь (одну из знаменитых), от этого взгляд его был немного… и выжидающе наивным, и упрямым.

– Да, Леонид Ильич. У нас там не сказал бы, что классический капитализм, но все признаки. Уж то, что народилось «общество потребления» – это точно. Но ведь такова природа людская – стремиться жить сытно. Даже сейчас правительство, сиречь партия, взяв курс на повышение благосостояния советских граждан, по сути, ставит во главу рубль. Как бы это абсурдно ни звучало, но это уход от голой коммунистической идеи. Всё та же концепция потребления. И это совсем иное мировосприятие.

– А что ж… у нас люди тоже отовариваются, потребляют продукцию. Но от этого они не перестают быть советскими людьми.

– Ну да. За семьдесят лет вывелась новая формация людей – гомо советикус, – и искренне поспешил оправдаться, увидев, как вытянулось лицо собеседника: – Поверьте, из моих уст это не звучит в контексте критики или иронии. Отнюдь! Хочу привести такой занимательный случай. Как пример…

Мои однокашники служили в ЗГВ в ГДР[101]. Общаясь с немцами, они всегда подмечали и плевались на их прижимистость. Папироску стрельнуть – пфенижек заплати[102]. И так во всем.

То есть вы понимаете – у них всегда идет счет полушки-копейки: ты мне – я тебе, даже в таких дерьмовых мелочах. У нас это совершенно не принято. Даже там…