Цепная реакция

Бывало — чего греха таить! — что Вилису начинали нравиться другие девочки. Тогда часть колючек, снежков и грязных брызг перепадала и на их долю. Но эти увлечения быстро проходили. И снова Марута… Марута оставалась Марутой, и тут ничего нельзя было поделать.

Но вот прошлой осенью… Да, про то, что случилось осенью, Вилису никак не хотелось вспоминать. Но мысли снова и снова возвращались к неприятному происшествию. Точно так же, как неодолимо хочется надавить на больной зуб, хотя точно знаешь, что от этого он лишь разноется ещё сильнее.

Началось с того, что осенью, после каникул, Марута Вилису вдруг стала нравиться… Как бы это сказать? Стала нравиться как-то по-иному. Летом она надолго уехала из Плиенов куда-то к родственникам, и лишь когда начались занятия в школе, Вилис увидел её снова. Она выглядела почти так же, как и прежде: такая же чистенькая, аккуратная и серьёзная.

И всё-таки Марута изменилась. Повзрослела? Или, может быть, повзрослел сам Вилис?

Как бы то ни было, а Вилис вдруг решился на поступок, о котором горько сожалеет до сих пор. После долгих раздумий и колебаний он вдруг набрался храбрости и сунул в руки Маруты свою крохотную фотокарточку с ученического удостоверения. Вилис на ней выглядел, как потом сам признал, настоящим сосунком. Да и сделана она была год тому назад. На обороте Вилис вывел едва заметно карандашом мелкими буквами: «Я тебя… А ты?»

Мучиться в неведении Вилису не пришлось. Исчерпывающий ответ он получил в тот же день. Иными словами, ту же фотокарточку. Марута вернула её на следующей перемене. С надменным видом, словно хотела сказать со злостью: «На, держи!» Хорошо ещё, что в тот момент на лестнице, где всё это происходило, никого, кроме них двоих, не было. Да и, кажется, Марута позднее тоже никому из своих подруг не проговорилась. Но самое страшное, самое обидное и неприятное заключалось в том, что Марута, возвращая ему фотокарточку… усмехнулась.

Эта усмешка открыла Вилису всё. Он казался себе последним дураком, его мучил стыд. Вилис внушал себе, что ненавидит Маруту, не хочет её видеть, презирает её. И в то же время чувствовал, что девочка нравится ему по-прежнему. Как хотелось ему отплатить Маруте за ту усмешку! Сколько раз он всем своим видом выказывал пренебрежительное отношение к ней. А потом понял, что поступал смешно, и сердился сам на себя. Глупо, просто глупо!

Злосчастную фотокарточку Вилис сначала хотел порвать, но всё-таки не порвал, а запрятал в самый дальний угол своего ящика в столе. Там она лежала, как напоминание о его позоре.

Сейчас ему предстоит снова встретиться с Марутой, говорить с ней один на один. А затем опять мучиться, бередить старые душевные раны…

Как поведёт себя Марута? Сделает вид, что ничего не произошло? Или же будет говорить с ним высокомерно, насмешливо?

Ах, если бы она тогда не усмехнулась!

20.16

Вот оно, злополучное место падения! Ещё на подходе к нему Ивару стало казаться, что щиколотка и помятый бок заболели сильнее. На миг им овладело искушение продемонстрировать Вилису историческую рытвину. Но тут же он решил: нет, не надо! Кто знает, как отнесётся к этому его братец? Тем более, он не в духе. Так что лучше всего промолчать.

Пройдя ещё метров сто, Вилис остановился и, пригнувшись, стал внимательно разглядывать обочину дороги. На мокром песке чётко обозначились глубокие отпечатки копыт. Некоторые из них по своим размерам вполне могли принадлежать межерманской корове. Ивар тайком бросил опасливый взгляд на мрачный нахохленный лес по обеим сторонам дороги. Вилис же остался совершенно спокойным.

— Точно — кабаны. Что я говорил?

— И это тоже? — Ивар показал на большой след.

— Здесь проходил целый выводок, ясно? Свинья со своими поросятами.

— Поросята? — В голосе Ивара звучало недоверие. — Поросята ведь вот какие… — Ивар показал, какими, по его мнению, должны быть поросята.

— Да ну тебя! Маленькими поросята бывают только весной. А осенью они здоровущие. Но ходят ещё с матерью. Другое непонятно… — Он умолк.

— Что?.. Ну скажи же, что? — принялся за него Ивар.

— Как ты их вообще мог увидеть? — Вилис двинулся дальше. — Кабаны появляются лишь поздно ночью. И, главное, они такие чуткие… Глаза у них не очень, зато уши — о-хо-хо! И нюх! Если бы не ветер, они бы учуяли тебя за полкилометра.

— И они… Они бы меня испугались? — Ивару это казалось невероятным. — А я думал… Вдруг накинулись бы на меня?

Вилис посмотрел на него весело.

— И сожрали?… Не бойся, это тебе не львы. Вот если их ранить — тогда наверняка кинутся. Или если поросята совсем маленькие и кабанихе кажется, что им угрожает опасность. Тогда, старик, плохи дела!

— А я бы удрал. — Ивар почувствовал себя храбрецом, не то что четверть часа назад. — Как дал бы дёру! Что бы они мне сделали?

— Никуда бы ты не удрал. Они только на вид такие неповоротливые… Самец ещё может промчаться мимо, если успеть отпрыгнуть. А уж от разъярённой кабанихи не спасёшься!