Даже среди родных говорить о подобном тяжело и больно, поэтому трудно даже представить, что делается в душе человека, когда ему приходиться выкладывать подробности семейной трагедии чужому человеку. Лицо каменное, на скулах желваки играют. Костяшки даже побелели, до такой силы были сжаты пальцы в кулаки. Я смотрел на него, не зная, что и сказать, несмотря на то, что пережил нечто похожее.
— Да! Да! Черт возьми! От меня все скрыли! Сейчас… у меня только одно желание — убить этого мерзавца! Только после этого я смогу посмотреть в глаза сестре и брату! Только так!
— Почему брату? Гм. Лучше расскажи, как все произошло. Только кратко.
— Кратко? — он какое-то время смотрел мимо меня отсутствующим взглядом, видно собираясь с силами. Семейные трагедии больно ранят сердце и душу, оставляя на них грубые, рваные раны, которые не заживают долгие годы. Люди стараются не бередить их, держа в глубине себя, за семью печатями. — Хорошо. Сестра была на последнем курсе, когда встретила этого подлеца, который закружил ей голову. Рестораны. Шампанское. Галантное ухаживание. Она, наивная дурочка, повелась на сказку о любви с первого взгляда, а потом была… спальня, а спустя уже два месяца он ее бросил. Она сделала попытку покончить с собой и тогда обо все узнали родители, а потом и брат. Он — не я, но поступил как настоящий мужчина. Найдя этого мерзавца, при свидетелях назвал его подлецом и потребовал извинений, тогда эта сволочь вызвала его на дуэль. Гришка пистолета в руках никогда не держал. Два раза перед дуэлью сходил в тир для тренировки, а потом пошел стреляться. Представляешь? Полтора месяца с простреленной грудью он лежал в больнице. С трудом выжил. Пока он лежал, родители подали бумаги в полицию, по месту службы этого сукина сына и прошение императору. Видно где-то что-то сработало, потому что от его семейства пришли и предложили деньги. И родителям, скрепя сердцем, пришлось их взять. Гришка только-только начал выздоравливать, а Татьяна, узнав о брате, опять попала в больницу. Я родителей не виню. Дело замяли, этого мерзавца вышвырнули из гвардии и перевели в простой кавалерийский полк.
— Кто он?
— Поручик Бахметьев-Кречинский.
— О, как! Старый знакомый.
— Откуда?!
— Какая разница! Важно другое: у нас с ним есть один неразрешенный спор. При этом скажу тебе, Валера: этот мерзавец не достоин дуэли,… зато вполне созрел для виселицы.
— Нет! Я не пойду в полицию, и не буду писать прошение государю! Я просто убью его! Застрелю, как бешеного пса!
— Он хладнокровный и опытный стрелок, Валера, а ты весь на нервах. Так может я…
— Нет! Не отомстив лично, я покрою себя позором, а если погибну, так позор мне уже не страшен будет!
— В таком случае, если ты его не убьешь, я это сделаю с превеликим удовольствием.
Не знаю, что Волин услышал в моих словах, но, несмотря на свое состояние, он удивленно посмотрел на меня, словно видел впервые и сказал:
— Ты меня прости, но тот, кто сейчас сидит напротив меня и Сережа Богуславский, которого мне когда-то довелось знать, совершенно разные люди. Он был большим, сильным, храбрым, но в глубине души очень мягким и добрым человеком. Твои слова не наигрыш. Ты сейчас говорил, то, что думал. Я это чувствую. Ты…
— Об этом мы можем поговорить и потом, если будет желание, Валера.
— Ты прав. Идем.
Мы столкнулись с графом, когда он выходил из офицерского клуба, в компании двух офицеров. Его довольное выражение лицо сползло при виде меня, но он взял себя в руки и, криво усмехнувшись, спросил: — Что привело к нам господина Богуславского, новоявленного старца нашего государя?
Я не успел ничего сказать, как Волин сделал шаг вперед и, вперив в него взгляд, полный ненависти, сказал: — Вам ничего не говорит имя Татьяны Волиной, поручик?
Лицо поручика передернулось, тело напряглось.
— Вам какое до этого дело, капитан?
— Она моя сестра!
— И что вы хотите?
— Я вызываю тебя на дуэль, мерзавец! — с этими словами Волин снял перчатку и кинул ее с силой в лицо графа.
Глаза поручика вспыхнули от дикой злобы, а лицо перекосила гримаса, но он почти сразу взять себя в руки и уже спокойным тоном обратился к офицерам, которые стояли рядом с ним, удивленно наблюдая за неожиданно разгоревшейся ссорой: — Господа! Как вы видите, меня вызвали на дуэль. Готовы ли вы стать моими секундантами?
— Извините, граф, но нам сначала хотелось бы знать, в чем собственно дело? — спросил его штабс-капитан.
— Оскорбления вам мало, капитан?
— Мало, граф. Особенно, если идет речь о чести девушки.
Бахметьев — Кречинский скривился, словно надкусил лимон, и сказал: — Я, кажется, немного поторопился, предложив вам стать моими секундантами. Забудьте, господа о моей просьбе. Прощайте.
Штабс-капитан и поручик — гвардеец, молча и холодно, откозыряли и ушли, не оглядываясь. Я посмотрел им вслед, затем повернулся к графу: — Какая же ты наглая сволочь, Бахметьев и как тебя еще,… а вспомнил, Кретин…ский.