Цепные псы Россы

– Я тебе устрою «ну его»! Сказал «в мешок», значит, не рассуждать, а запихивать! – раздулся от накатывающей ярости Бодало.

Несмотря на то, что он был из лишенцев, а остальные входили в штат персонала резервации, Бодало верховодил. Все знали, что он на хорошем счету у коменданта резервации полковника Бауэра, и ссориться с полковничьим любимчиком никто не желал. К тому же, Бодало имел характер жуткий, не понравится что, мог вместе с гореванами и лишенцами в каменный мешок засунуть, а пока разберутся, что невиновный в мешке сидит, много времени пройдет.

Пегий тяжело вздохнул, словно ему предстояло пару грузовиков с кирпичами разгрузить, и поднял Горца с пола. Второй надсмотрщик подставил плечо, и, разделив вес, они понесли тело к месту отбывания наказания.

Никита чувствовал, что в этот раз ему досталось основательно. Пара сломанных ребер не в счет, главное, что все внутри отбито. Накатила новая волна острой, режущий брюхо боли, он закашлялся и выхаркнул на мостовую сгусток крови. Дело совсем плохо, если уж он кровищей плюется, значит, внутренние органы ему ощутимо помяли.

Никита приоткрыл, насколько мог, заплывшие глаза и посмотрел, куда его несут. Каменный мешок – не самое худшее место в резервации, существовали наказания и пострашнее: молотилка, донорская, но о них Никита только слышал, оттуда живыми не возвращались.

Донорская внушала ужас. Туда приводили живых гореванов, подключали к проводам и трубкам и в течение нескольких месяцев откачивали из них кровь, сперму и другие продукты жизнедеятельности организма. Сперма шла в родильную, где искусственно растили болванки для шурале, кровь на животноводческие нужды, прочее на производство удобрений и другие надобности. Гореван, ставший донором, выкачивался за пару месяцев до нуля, умертвлялся и шел в переработку.

Молотилка считалась менее страшным местом. Провинившегося горевана отправляли на дробильный конвейер, где он следил за исправностью конвейерных лент. Дробили на них все что угодно, от тяжелой породы до трупов, перетираемых в комбикорм для свиней. Продержаться тут могли и подольше, но кому как повезет. В обязанности наказанного горевана входило в случае аварии или засора чинить конвейер, при этом движение ленты никто не останавливал, и нередко горе-монтеры оказывались втянуты в зубья молотилки.

Надсмотрщики дотащили Горца до поляны каменных мешков, которая располагалась возле внутренней бетонной стены с вышками охраны и кольцами колючей проволоки поверху. Никита уже успел выяснить, что за ней находилась контрольно-следовая полоса, и вторая бетонная стена с вышками охраны. На каждой вышке стоял мощный прожектор и пулемет. Проникнуть на территорию резервации или попытаться сбежать казалось практически невозможным. Но Никита слышал, что нередко на резервации совершали налеты гореванские партизаны, и чаще всего их налеты оказывались успешными. Стены и пулеметы не останавливали их, партизанам удавалось вывести из резервации заключенных, при этом они не разбирали, кого спасают. Что гореван, что лишенец были для них одним и тем же, страдальцем, достойным другой жизни.

Обо всем этом Горец услышал в бараках. Гореваны перешептывались между собой, хотя сторонились чужака, подозревая в нем стукача, однако ему нередко удавалось подслушать чужие разговоры. И из них кирпичик по кирпичику он выстраивал свое миропонимание.

Вероятно, это была легенда, которой тешили себя обреченные на смерть узники резервации. Но сбрасывать ее со счетов все же не стоило.

Поляна каменных мешков напоминала солдатский плац, залитый светом прожекторов, с десятками круглых отверстий, между которыми оставалось место для прохода караульного. Внутри половины из мешков сидели бедолаги-заключенные, измученные и страдающие.

Надсмотрщики протащили Горца над лунками и аккуратно спустили в свободную. Никита шипел, когда касался стенок, кусающихся электричеством. Он чувствовал себя морковкой, посаженной в грядку. Отпустив руки Горца, надсмотрщики удалились, громко разговаривая о своем. Они и думать забыли об узнике. Никита аккуратно опустил руки вниз, стараясь не дотрагиваться до стенок мешка. Пару раз он задел их и получил слабенькие, но довольно болезненные уколы тока. Теперь ему предстояло стоять ровно, не шелохнувшись, день, два, пока Бодало не смилостивится и не прикажет его вытащить. В этот момент Никита захотел умереть. Стоять несколько суток, не облокачиваясь на такие соблазнительные и опасные стенки, не спать и не есть, гадить под себя, чувствовать себя животным, поставленным в стойло, опасным животным.

Стоя в каменном мешке, Никита проклинал себя за длинный язык. И зачем ему потребовалось рассказывать остальным заключенным всю правду о себе, кто его за язык тянул. Зачем им знать, что есть и другие миры, где к людям относятся одинаково, или почти одинаково, независимо от расы и цвета кожи, от происхождения и прочей невнятной шелухи. А если тебе что-то не нравится, то можешь наняться на первый же крупный пассажирский или торговый даль-проникатель и отправиться к иным планетам, выбирая мир себе по вкусу.