Цербер. Найди убийцу, пусть душа твоя успокоится

Усмехнулся:

– Стихи мои собственные. Так себе стихи. «Шенье»-то вам каким боком?

– Любитель, – сказал Бошняк.

– Ну так идите, любитель, Ивана Баркова читать, – невежливо ответил Кислицын.

– А у вас, стало быть, идеалы? – спросил Бошняк. – Всё ещё сесть хотите? А в крепости тараканы, сырость, одиночество и такое чувство, что тебя сожрали, но ещё не переварили.

– А вы сидели, что ли? – с усмешкой спросил Кислицын.

Бошняк прислонился спиной к стене рядом с Кислицыным, но отвечать не стал.

– Нет, – не сразу ответил Кислицын. – Не идеалы. Но только косо всё, куда ни кинь.

Кислицын принялся застёгивать пуговицы мундира.

– Дело не в том, что я на Сенатскую не пришёл, а в том, что разговоры и мысли здесь никому не нужны. Дела ещё замечают. Любое глупое дело замечают. А что – если мысли замечать, то и глупостей меньше б стало? Вот стихи ещё кто-то учит. Таких, может быть, в Петербурге человек сто наберётся. А остальные что ж?

Кислицын застегнул мундир, пригладил непослушные вихры.

– А если скажу, у кого я элегию переписал, посадите? – спросил Кислицын.

– Нет, – ответил Бошняк.

– Жаль, – сказал Кислицын. – Тот бы ещё вышел кабак.

Дочь Зубовых графиня Наталья Николаевна сверкала молодостью, как юный прапорщик начищенным сапогом. Она расположилась в кресле напротив Бошняка, который не торопясь листал её девичий альбом. Сидела, вытянув пухлую шейку, положив руки на колени. Врач мсье Лаваль как-то сказал ей, что осанка и вытягивание шеи способствуют похуданию.

– А правду поговаривают, что после воскрешения своего вы ходите по Санкт-Петербургу и всех пугаете? – спросила вдруг.

– Полноте, Наталья Николаевна, – в тон ей ответил Бошняк. – Так пугаю. Без всякого воскрешения, – он раскрыл альбом там, где было вырвано два листа. – А вот, кстати, и причина визита моего.

Наталья Николаевна и смотреть не стала, просто начала улыбаться и строить испуганные глазки.

– А я не помню, как вырвала и что на меня нашло, – быстро проговорила. – Даже стихов не помню.

Когда Наталья Николаевна лгала, то непременно пылала щеками.

– Промчалась перед ним, – Бошняк будто читал исчезнувшую страницу. —

Красавиц томны очи,
И песни, и пиры, и пламенные ночи,
Всё вместе ожило; и сердце понеслось…

– Да, там про любовь и смерть, – отозвалась Наталья Николаевна. – А вы откуда знаете?

Бошняк машинально продолжал листать альбом.

– Папенька очень зол был, когда я сей стих военному министру Татищеву показала, – Наталья Николаевна прыснула в ладошку. – У них у всех были такие глаза!

Она всё говорила и плескала ручками. Но Бошняк уже не слушал её. На последней странице он увидел стихотворение, написанное знакомым неровным, почти детским почерком. Над строчками в альбоме стояло посвящение:

К.С.

Среди тумана над Невой

Глядит в окно мне лев угрюмый,
Главу склоняет тяжесть думы.
Я пленник. Тихий пленник твой.
Я там, где плещется вино,
Где говор женщин суетливых,
Живых, но не таких счастливых,
Забывших о себе давно.
Моя судьба предрешена.
Твоя – оставлена на воле.
И для меня нет легче доли —
Знать, кем начертана она.

Под стихотворением была подпись: «Д.У».

– Позвольте, – сказал Бошняк. – А вот это Дмитрия Кузьмича Ушакова стихи?

Наталья Николаевна взглянула на Бошняка.

– Вы знакомы?

– Думаю, Дмитрий Кузьмич хороший поэт, – сказал Бошняк. – Но уместнее было бы посвятить эти стихи вам… Кто же эта К.С.?

– Не знаю, – ответила Наталья Николаевна. – Он очень милый и очень больной человек… Теперь ещё и голос потерял.

– Часто захаживает?

– Последнее время только один раз и был. На днях… Мундир себе зачем-то заказал… И зачем ему новый мундир? Он же в отставке… Инвалид.

– Кажется, он съехал с прежней квартиры, – сказал Бошняк.

– Давно съехал.

– И где же он теперь?

Наталья Николаевна смутилась.

– О боже… Я и не спросила.

В камере Пестеля было тесно, душно. Пахло давлеными клопами. Лавр Петрович теперь не выносил духоты. Струйка пота побежала по шее.

Пестель, бледный и похудевший, сидел на нарах возле грубо сколоченного стола. На столе не было ничего, кроме оплывшего до основания сального огарка.

Лавр Петрович грузно опустился посреди камеры на приготовленный стул.

– Павел Иванович, – начал он. – После нашего с вами разговора обращался ли к вам плац-майор Аникеев с какими-нибудь вопросами?

Пестель ответил не сразу.

– Откуда узнали?

– Плац-майор тоже к делу об убийствах касательство имел, – сказал Лавр Петрович. – Видать, вместо меня пожелал злодея найти… Спрашивал ли он про Ушакова? Про его знакомства в Петербурге?

– Его интересовало, не узнал ли я кого из офицеров крепостной охраны, знакомых Ушакову.

– И что же?

– Не узнал.

– Знала ли капитана Ушакова госпожа Собаньская?

– А при чём тут Каролина Адамовна?