Лавр Петрович от удовольствия чмокнул губами.
– Если бы она была ни при чём, то вы так же просто ответили бы на мой вопрос, – сказал он. – Вы поведали следствию обо всех членах и делах Южного общества?
– Да.
Теперь Пестель старался говорить кратко и равнодушно. Ему было неприятно это притворство и сам Лавр Петрович с его следственной хитростью. В ожидании приговора всё это было неуместно.
Лавр Петрович вынул из кармана скомканный листок.
– Плац-майор Аникеев, – сказал он, – имел привычку сохранять некоторые записки арестантов, которые попадали ему в руки. Вот одна из ваших…
Лавр Петрович развернул бумажку.
– «Я не буду упоминать и К.С. среди имён заговорщиков, – прочитал он. – Соглашусь с вами, что шаги по сокрытию дела сего должны быть предприняты».
Лавр Петрович поднял глаза на Пестеля:
– К.С. – это Каролина Собаньская?
Пестель молчал.
– Кому записка? – возвысил голос Лавр Петрович.
– Кого ещё найти желаете? – мягко спросил Пестель. – Думаете, словите ещё каких заговорщиков, и кровь русская успокоится?
– Кого желаем, того и найдём, – заметил Лавр Петрович. – И завсегда против вас правы будем.
– А я не желаю быть правым, – сказал Пестель. – Я хочу быть услышанным.
Заметив заинтересованный взгляд Лавра Петровича, Пестель продолжил:
– Я действительно рассказал на следствии о многих, кого уважал и любил. В истории должны остаться их имена. Но, когда гляжу на вас, мне приятно осознавать, что пусть даже самую малость, не сказанную мной, скроют от вас пуля или петля…
Лавр Петрович откинулся на спинку стула:
– Стало быть, говорить не будете?
– Сами думайте, если умеете. А я уж оттуда, – Пестель ткнул пальцем в пол, – посмеюсь.
Жид Аарон Швейцер обитал в Серых Ключах – худшем месте, которое мог представить себе квартальный надзиратель. Поговаривали, что многие пробовали его убить, но у них отсохли ноги. В Мариинской больнице была целая палата обезноженных с пустыми и злыми глазами людей.
Дом Швейцера был сложен из корабельных сосен. Чтобы построить его, потребовались мачты целой флотилии. В комнате не было ничего, кроме дневного света и письменного стола. На миноре горели семь свечей. Аарон Швейцер любил свет и не жалел на него воска.
Бошняк выложил на стол монеты.
– Вы ещё не сказали о деле, а уже предлагаете пять целковых? – Швейцер поднял лохматые брови. – Думаете, они так необходимы старику?
Он говорил с чуть заметным и непонятым Бошняку акцентом.
– А может,
– Мне деньги не надобны, – ответил Бошняк.
– Знаю, – сказал Швейцер. – Иначе бы не предложил.
– Мне необходимо узнать расположение скульптур львов, которые есть в городе, а также адреса всех публичных домов Петербурга.
Аарон Швейцер посмотрел с усмешкой:
– Это желание здорового человека, на которого вы не похожи, – протянул руку. – Дайте-ка стихотворение.
Бошняк справился с замешательством:
– Откуда вам ведомо?
– Что известно Петербургу, известно мне. Самое ценное в этом мире – удовлетворение собственного любопытства.
Бошняк достал из сюртука вырванную из альбома страницу.
Швейцер надел очки, зашевелил губами…
– Так… – бежал взглядом по неровным строчкам. – Так…
Швейцер отложил очки:
– Не вам следовало это стихотворение найти. Не для вас оно писано.
– Стихи для всех писаны, – ответил Бошняк.
Швейцер с любопытством посмотрел на него:
– Для кого это написано, вы и сами знаете.
– Она приходила к вам? – спросил Бошняк.
– Когда вас заключили в каземат. Я предложил ей написать письмо государю, – Швейцер изучал лицо Бошняка, как карту известных ему земель. – Она была очень напугана. А потом я указал ей место, где убийца вырежет вам глаза. И она решилась.
– Каким образом вы могли узнать это место?
– Просто расчёт. Карта Петербурга. Дороги. Варианты следования экипажей, – Швейцер взял два листа бумаги и два тонко отточенных гусиных пера, придвинул к себе две чернильницы. – Давайте-ка составим ваши списки.
Правой рукой он писал адреса публичных домов, левой – места, где стояли гранитные, мраморные и бронзовые львы.
– Не пытайтесь понять стихи, иначе сами умрёте или убьёте кого-нибудь, – не отрываясь от письма, сказал Швейцер. – Мы всегда стремимся раскрасить то, что не понимаем, в чёрный или белый цвет. Человек так устроен. Он полагает мир точным и понятным. Даже если случилось что-то, чему нет разумного объяснения, он обязательно впихнёт логику между причиной и следствием, и они пудовыми гирями на цепях потянутся за ним и даже лягут в основу истории, которой не было.
– Что же, любой текст таков? – спросил Бошняк.
– Любая жизнь, – сказал Швейцер. – Назовите.
– Что?
– Текст, легенду, историческую хронику.
– Легенда о Вечном жиде.
Швейцер усмехнулся: