Церковная историография в её главных представителях с IV-го века до XX-го

Самое важное обвинение, которое тяготеет на Бауре и которое делает чрезвычайно подозрительной его историю, есть обвинение в рационализме. Что Баур рационалист, этого отрицать никто не станет. Но было бы в высшей степени несправедливо считать его злобным рационалистом, заклятым врагом христианской религии. Вся его история есть лучшее тому доказательство. Между тем как в лице других представителей рационалистического направления почти каждое христианское явление в истории: догматические споры, иерархия, культ возбуждают самые ожесточенные нападки, ничего подобного не видим у Баура. Например, о догматическом развитии церкви, об иерархии он говорит с одушевлением и сочувствием. С каким, далее, уважением, с каким сознанием величия христианства, говорит он о нравственных силах христианства, о его безмерном превосходстве над язычеством? Между тем как прежние рационалисты, Землер и Гэнке, позволяли себе глумиться над самыми великими богословами IV и V века, считали Афанасия с его идеями причиной смут церковных, называли глубокомыслие Августина диалектической болтовней и коварством (см. выше стр. 303, 317), Баур высоко ценит богословскую деятельность главнейших отцов и учителей церкви IV и V века. Он говорит: «каким богатством духовных сил владела церковь IV и половины V века, какую продуктивность развивала она в спорах этого периода! В таких учителях церкви, как Афанасий…, три великих Каппадокийца, Василий Великий и оба Григория — Назианзин и Нисский, Иоанн Златоустый и, примыкающие к нему, Антиохийцы, церковь переживала время, которое как в теологическом, так и в общем научном отношении должно быть названо классическим тем более, что она в таких образованных на классической литературе мужах действительно сияла еще отблеском древнего классического времени. И не только восточная греческая церковь проявляла столь свежую жизненную силу, но даже и западная церковь не уступала ей: Августин превосходит всех других оригинальностью и глубиною духа, а Иероним заявил себя эрудицией в области исследования библии»[522]. Вот одно из главных различий между рационализмом прежних времен и Бауровым! Так говорить, как говорит Баур об отцах церкви, рационалист в худшем смысле слова не будет. Баур рационалист, но рационалист не без веры, хоть он и верует по-своему. Его верой были религиозные представления Гегеля, который хотя и не отрицал мирового значения христианства, но и не принимал его в том смысле, как бы следовало. «Гегель признавал христианство абсолютной религией и приписывал идеям о воплощении и троичности Божества, конечно понимая их в смысле очень различном от церковного учения, глубокую философскую истинность, так что весь универсус, внешнюю природу и человека рассматривал с точки зрения троичности. Эта филофия во всех веках усматривала господство высших сил, Духа Святого, хотя и не в библейском смысле, но однако же разумела мирового Духа, который пользуется людьми, как орудиями к исполнению Его планов»[523]. Такого же рода был и рационализм Баура. Какие богатые плоды для богословской науки принес бы Баур, если бы он шел по следам Неандера и его учеников, — как драгоценны были бы труды его! Теперь же его значение в науке оказывается не столько положительным, сколько отрицательным. Его рационализм сделался камнем преткновения для плодотворной деятельности его в области богословия.