Церон

Сверху на них упала тень. Увлеченные игрой, мышата не обратили на нее внимания. Через мгновение на них камнем упал ястреб. Мышонок, избежав чудом ударов клюва и когтей, юркнул в сторону. Воздух огласился пронзительным предсмертным писком его друзей. Пока они бились в агонии, он вполз под камень. Оттуда, ободрав до крови лапы и мордочку, он втиснулся в дырочку, бывшую чересчур узкой даже для него. По ней он дополз до хода, по которому понесся, как бешеный. Простояв в раздумье некоторое время, мышонок нерешительно побежал вперед. К запаху, исходящему от неровных, сырых стен, присоединился чуть заметный новый запах. Мышонок уловил его. Хищно задрав кверху мордочку, он задергал ею, тщетно пытаясь выяснить характер запаха. Голос внутри его советовал быть осторожным. Колебался мышонок недолго. Он был голоден. Желание есть победило. Быстро, быстро засеменив ножками, мышонок побежал навстречу запаху. Запах то исчезал, то появлялся вновь, щекоча его ноздри. Чем сильнее нарастал запах, тем острее давал о себе знать голод. Мышонок не замечал, что там, где он бежал сейчас, изредка попадались следы людей. Вдруг запах ушел вверх. Мышонок привстал на лапки. Запах вел к небольшому четырехугольному отверстию, высеченному в стене. Прилепившись к стене, в одно мгновение мышонок вполз по ней вверх. На отверстии лежала кучка зерна. Забыв про все на свете, он ринулся к ней и замер. Из глубины отверстия на него властно смотрели два глаза. Глаза приказывали. Мышонок съежился и жалким сереньким комочком пополз к ним. Скатившись со стены вниз, он беспомощно застыл у ног фигуры, сидевшей на корточках внутри каменного мешка. Другого выхода из каменного мешка, кроме отверстия не было. Фигура скорее напоминала мощи, чем человека. Тело, торчавшее из-под полуистлевшей материи, было серо от пыли. Только огромные глаза, смотрящие особенным взглядом, говорили о том, что человек жив. Когда жалким сереньким комочком мышонок упал к ногам фигуры, лицо ее с глубоко запавшими щеками подернулось. Оно растянулось в гримасу, которая должна была, вероятно, означать улыбку. Мышонок перестал интересовать фигуру. Она погрузилась в созерцание. Человек начал освобождаться от влияния телесной оболочки. Человек начал овладевать собою. Его взор сначала смутно, потом все яснее, начал улавливать происходящее вне окружавшей его гранитной толщи. Горы окаймляли долину с небольшим, стоящим в ее центре храмом. В уступах гор ютились кельи ламаитов. Десятка три одетых в сутаны людей работали в разных концах долины. У паперти храма бил родник. Ущельем долина соединялась с другой, большей долиной. В ней мирно пасся скот. За храмом была пристройка. Взор, обежав долину, проник в него. В нем человек, обросший большой бородой, похотливо смотрел на стоящего перед ним подростка. Мальчик съежился, напоминая зверька, неожиданно очутившегося лицом к лицу с врагом. Взор фигуры, безучастно скользнув по ним побежал дальше, на лужайку.

На высоте куполов храма над лужайкой навис огромный черный предмет. Проникнуть внутрь взгляду не удалось. Что-то мешало. Напряжение утомило фигуру. Образы извне стали становиться все расплывчатее. Фигура впала в забытье.

«Церон» осторожно снизился на лужайку. На опоясывавшей его площадке появились люди. Первым на землю сошел Орлицкий, за ним с портфелем в руках сошла Рита. Остальные остались на «Цероне», с любопытством рассматривая долину.

— Рита! — улыбаясь, обратился Орлицкий к девушке.

Девушка поравнялась с ним, не спуская глаз с благообразного старика, вышедшего на паперть храма.

— Сейчас мы проверим, насколько вы заслужили ваш диплом лингвиста.

— Вы опять смеетесь, — обиженно произнесла Рита.

Заунывный звук рога прервал их разговор. К храму со всех концов долины начали стекаться ламаиты. Солнце ушло за горы. Начинались сумерки. Не спеша, Орлицкий и Рита подошли к храму. Старик, окруженный ламаитами, спустился с крыльца и, сделав несколько шагов в их направлении, остановился. На почтительный поклон Орлиц-кого ему ответили легким кивком головы.

— Скажите им, Рита, — произнес Орлицкий, — что я хочу говорить с Осаки.

Рита бегло перевела слова Орлицкого. Знание Ритой их языка поразило ламаитов не меньше, чем появление «Церона». Первым пришел в себя от удивления старейшина.

— С братом Осаки нельзя говорить, — отрицательно покачав головой, сказал он, — это запрещает наш устав.

Ответ старейшины рассердил Орлицкого.

— Я хочу видеть Осаки, — вспылил Орлицкий.

Старейшина, улыбнувшись в ответ, снова отрицательно покачал головой. Обернувшись к «Церону», Орлицкий подал знак. Стоявшие на его палубе сейчас же скрылись внутри.

— Спросите, пожалуйста, старейшину, — обратился к Рите, овладев собою, Орлицкий, — разрешает ли их устав быть им убийцами?