Церон

Вздрогнув от окрика, Джильотти поднял голову. Начало прохода, ведшего от крыльца к трибуне, стоявшей на середине площади, было залито каким-то странным бурым пятном. От него исходил сильный мускусный запах. Бесчисленные крысы прибывали со всех сторон. Пятно быстро набухало, заливая проход. Вдоль окаменевших от ужаса шпалер, стоявших с зажженными факелами в руках, крысы двигались к трибунам. Молча, не издавая ни одного звука, они двигались, как в трансе. Народ, увлеченный пением гимна, не замечал их. Джильотти скрылся во дворце, приказав захлопнуть за ним массивные двери. Не зная еще, в чем дело, толпа нажимала сзади на тонкую цепь шпалер, ограждавших проход. Авангард докатился до женских когорт, охранявших трибуны. Оцепенев от ужаса, держа пылающие факелы в руках, смотрели женщины на крыс. Мускусный специфический запах щекотал ноздри. Дикий крик смертельного ужаса одной из них привел их в себя. Почувствовав недоброе, насторожилась вся площадь. Ряды войск, стоявших шпалерами, дрогнули. В бурый поток полетели факелы. Неистово крича, прокладывая путь ударами прикладов и тесаков, войска ринулись на толпу, ища внутри ее спасения. Осатанев от обжогов и рева, крысы ощерились. Гипноз прошел. Сначала они облепили задавленных толпой. От крови они озверели и начали пачками кидаться на людей. Площадь застонала от ужаса. Положение попытались спасти бесчисленные машины. Эта попытка ни к чему не привела. Их колеса и гусеницы буксовали в кровавом месиве. На смену же раздавленных сотен, недра столицы изрыгали на поверхность новые тысячи крыс. Бурое пятно разлилось по всей площади. Животные сновали между машинами в крови, с опаленной шерстью. Они брали их приступом. Казалось, еще немного, и звери разбредутся, сея смерть, по всей столице. Вдруг, как бы услышав призыв волшебной флейты, они начали собираться в колонны. Как в трансе, не спеша, одна за другой, они повернули обратно, домой, — в недра столицы. Полупустой аэрокар, оставив далеко за собой столицу, несся вдаль. Девушка, затаив дыхание, слушала старика. Он с увлечением говорил о далеком прошлом.

— Прадед сидел за гусарским столом, — говорил он, — за которым в тот вечер было особенно шумно. Его товарищи были веселы. Вино ли, лившееся рекой, скрипки ли цыган, игравшие особенно страстно, повлияли, но разговор шел только о любви и о женщинах. У каждого из сидящих за столом было чем похвастаться. Прадед был молод, неопытен, ему нечего было рассказывать о себе. Страстные песни цыган, рассказы старших, вино, необходимость на днях возвращаться на фронт пробудили в нем скрытую до сих пор на дне души потребность в любви, в ласке. Случайно он встретил взгляд дамы, сидевшей в стороне. Она показалась ему феей, воплотившейся на миг в женщине. Она была одинока, казалась чуждой разгулу пьяного тыла.

Он понял, что именно ее он ждал всю свою жизнь. Он встал и пошел к выходу через огромный зал ресторана. Минуя ее стол, с непонятной для самого себя ловкостью, он бросил на него записку, скомканную в шарик. В ней была одна-единственная фраза, но ее он вырвал из сердца. Вернувшись он долго тщетно ловил ее взгляд. Около полночи, встретив ее глаза, он прочел в них ответ. С ним к нему вернулась самоуверенность, на душе стало легко и радостно. После полночи незнакомка встала из-за стола. Ее проводили восхищенные взгляды всей залы. Незаметно для остальных прадед вышел за нею через другие двери. Гостиница спала. Ковры в коридорах заглушали шаги. Из приоткрытой двери номера падала в коридор узкая полоса света. Прадед вошел в номер. — Старик замолк.

— Ну, а что было дальше? — вся разгоревшись, спросила девушка.

Громкоговоритель, умолкший некоторое время тому назад, привели в порядок и он заговорил. Аэрокар наполнился стонами и криками людей, погибавших на площади Победы. Пассажиры в ужасе переглянулись. Аэрокар плавно снижался у конечной станции.

XVI