Цесаревич и балерина: роман

– От дугового фонаря… Какой-то обалдуй фонарь так выставил. Прямо в глаза. Все плакали. Собирали ей деньги на лечение. Взялись дружно. Но она так и осталась слепой и никому не нужной. В балете нужен, пока молодой. Это – машина. Выпьют все соки молодые – и на свалку. Балетный люд… Еще молодые парни. Жить бы да жить… А чем? Одна дорога – в трактир. Пошел бы, да пьяных не люблю… А в России только курица не пьет. Зачем нас занесло в эти сугробы? К этим азиатам? Хочу домой. В маленькую Швецию.

– Не капризничай.

– Хотел бы вернуться блудным сыном. Вернее… блудным дедом.

Счастливое было время, когда в тугие паруса императорского балета дул благодатный ветер. На капитанском мостике говорили на ломаном русском языке, у великих старцев из Европы плохо гнулись пальцы, но штурвал держали крепко. Корабль российского балета, рассекая волны, уверенно плыл к новым берегам. Впереди ждали удивительные свершения и мировая слава, а первыми капитанами были те, кто ворчал на Россию, кто мог путать русские слова, но, удивительно чутко уловив русскую душу, вложил ее в танец. Тут никакой путаницы не было. Династии Иогансонов, Петипа, Кшесинских. Каждого из этих первых танцовщиков по-разному привела судьба на российскую балетную сцену… Случай оборачивался судьбой…

Глава вторая

Подруги шли вдоль Фонтанки. На углу Невского проспекта виднелась громада царской резиденции. Матильда придержала шаг. Ее всегда охватывало необъяснимое волнение на подступах к Аничковому дворцу. Ей всегда хотелось быть там, за массивными воротами. Не упускала случая поглазеть, как выбегает смешной солдатик из полосатой будки, торопясь раскрыть ворота перед каретой с вензелями. Сегодня тихо и безлюдно. Крупными хлопьями падает снег. В глубине дворцовой ограды Матильда услышала девичий смех, а приглядевшись, в сумрачном свете увидела играющих в снежки детей…

– Оляша, видишь, снежками кидаются.

– Ну и что? Разве царевы дети не люди? Я не один раз видела. У себя в саду катались на санках. С горки ледяной. Как наши деревенские… И цесаревич с ними.

– А как ты его узнала?

– Может, и не он был. Так мне сказывали.

– И мне сказывали. Даже в бок меня толкнул братец, когда придворные сани проезжали по Большой Морской. Пока головой крутила, его и след простыл…

Тем временем в Аничковом саду детские голоса стихли. В полосатой будке застыл солдатик. Дворец погружен в темноту.

У моста с вздыбленными конями подруги обычно прощались. Каждый раз Матильда искушала Олю прогулкой по Невскому проспекту, но та лишь испуганно мотала головой – пансионеркам надолго отлучаться нельзя. Из темной глубины набережной Фонтанки, слабо освещенной газовыми фонарями, послышалось приближающееся фырканье разгоряченных коней. Солдатик суматошно выскочил из будки, открыл многопудовые ворота царским саням. Кто-то из приехавших, сойдя с саней и закурив, машинально козырнул солдату.

– Это он! – Матильда с силой тряхнула подругу.

– Сумасшедшая! Ты же меня чуть в Фонтанку не сбросила! У меня даже пуговица отлетела. Вот, теперь ищи! С чего ты, Матрешка, взяла, что это он, наследник?

– Не знаю. Мне показалось.

– Показалось? Перекрестись!

Матильда шла по Невскому проспекту. Что же ее так тянет увидеть этого отпрыска царской семьи? Похоже, это становилось наваждением. Кто объяснит, отчего, словно блаженная, она сейчас замерла напротив темных окон Аничкова дворца? Ведь так здорово – просто шагать по морозцу и чувствовать на себе взгляды мужчин… Матильда глядит на высокий крест часовни дворца. Эдак можно и умом рехнуться, вообразив себя… Франциском Ассизским. И подобно средневековому монаху ждать, чтобы разверзлись небеса.

…Все в этом мире не случайно. На той неделе в костеле Матильда услышала впервые имя этого средневекового монаха, и ее так потрясло его житие, что вот уж несколько дней бредит она этим именем и даже во сне разговаривала с ним.

Во время страстной проповеди Матильда влюбилась в молодого ксендза и возжелала его. Затем неистово молилась и просила не казнить за грешные мысли и разбуженную плоть. Матильда хорошо помнила его глаза. Отнюдь не святые. Она сидела на первой скамье, и ей показалось, что ксендз, приблизившись, подмигнул ей. Если, конечно, у него не тик. В костеле было мало народу. Лишь несколько старушек, но им ксендз не нравился, они сразу прозрели его греховную суть. Как он не похож на недавно умершего пастыря! Тот был поистине верующий старец. Хотя рассказывал этот красавчик о Франциске Ассизском удивительно хорошо, и, конечно, голос его был, словно колокол, а прежнего-то плохо было слышно, да к тому же он шепелявил.

…Франциск в молодости был богат и жадно вкушал все земные радости. Невозможно было и предположить, какое испытание ждет этого жизнерадостного и энергичного человека. А он бросил богатый дом, стал нищим, ходил в монашеском одеянии. Был гоним братией, толстыми святошами, которым нравился блуд и обжорство за монастырскими стенами.