Цесаревич Вася

— Не думай, Артём. Там в самом лучшем случае вернётся половина, и получится, что мы разменяли двадцать пять опытных лётчиков на один вражеский летающий гондон. Заметь, я ещё не посчитал других членов экипажа.

Артём улыбнулся образному сравнению германского дирижабля с весьма известным предметом, и возразил:

— А у немцев экипажи под две сотни человек.

— Ну хорошо, вздохнул Василий, — зайдём с другой стороны. Сколько дирижаблей у нашего вероятного противника?

— Согласно справочникам, на январь этого года и Франции двадцать два, у Австрии шесть, у Южно-Германской республики тоже шесть, у Венгрии и Чехии по два, у англичан двадцать восемь, а у САСШ пятьдесят три. У остальных или нет ничего, или такое старьё, что учитывать стыдно.

— Итого против нас теоретически могут воевать сто девятнадцать дирижаблей. Готов разменять их на жизни почти трёх тысяч наших лётчиков?

Артём оторопело захлопал глазами, видимо тоже производил в уме подсчёты, а потом снова возразил:

— А что, зенитки без дела будут стоять? Да с бомбардировочных и штурмовых дирижаблей огонь вести станут.

— Хорошо, пусть даже половина достанется истребителям, легче станет? Тысячи гробов, Артём, и все на твоей совести.

— Почему на моей?

— Да потому что тебе это говно нравится, и ты собираешься им командовать.

В этот момент проходивший мимо преподаватель словесности окликнул Василия:

— Красный, вас срочно вызывают к директору!

Статский советник Антон Семёнович Макаренко имел вид одновременно усталый и взвинченный. В ответ на приветствие махнул рукой на стул, приглашая присесть напротив. И долго молча протирал стёкла очков в простой железной оправе. Вот странно, целители вроде бы любой дефект зрения за пару часов исправят, но все упорно носят очки и пенсне. Вцепились в них, будто раскольник в право креститься двумя перстами, и отказываться не желают.

— Ты знаешь, что сказали в медицинском кабинете?

— Что шрамы украшают мужчину, а не Бронштейна?

— Не дерзи, Василий, — нахмурился Макаренко. — Там сказали, что травмы нанесены без применения магической силы, и это снимает с тебя часть вины. Ты о чём думал, разбивая морду Бронштейну-младшему? Это риторический вопрос, можешь не отвечать. Но мне только что звонил его дедушка.

— Требует моей крови?

— Крови не крови, но орал в трубку, чтобы тебя немедленно исключили из гимназии.

— А вы?

— Из гимназии, как с Дона, выдачи нет. И заметь, Василий, я тоже не люблю этих примазавшихся к Великой Октябрьской Реставрации приспособленцев, но не бью им морды, как бы мне этого ни хотелось. Есть определённые правила, и их следует соблюдать. Гимназия — нейтральная территория, на которой недопустимы подобные эксцессы.

— А как только выйду…

Макаренко развёл руками:

— Злопамятность графа Бронштейна уже вошла в поговорку, и на твоём месте я бы поостерёгся. Люди Власика сопровождают тебя от квартиры до гимназии и обратно?

— Да, — кивнул Василий. — Они так старательно маскируются под случайных прохожих и попутчиков в трамвае, что не заметить их довольно сложно.

— Эх, Вася, насколько было бы проще, учись ты здесь под своей фамилией. Привозят на блиндированном автомобиле, увозят на нём же. Полусотня казаков в сопровождении опять же.

— Передвигающийся со скоростью лошади автомобиль — прекрасная цель и мечта любого террориста.

— Да откуда у нас террористы? Мы же не Англия какая, где по улицам ирландцы с бомбами за пазухой бегают толпами, — Макаренко опять протёр стёкла очков и продолжил. — Ты давай домой иди, а преподавателя словесности я предупрежу. А завтра, глядишь, скандал если и не уляжется, то во всяком случае все поостынут, и не станут принимать скоропалительные решения.

— А могут?

— Сам подумай — вчерашний безродный простолюдин, а ныне личный дворянин Красный разбил морду и пенсне единственному внуку графа Льва Давидовича Бронштейна! Это же потрясение основ!

— То есть, — усмехнулся Василий, — наследник Бронштейнов настолько слаб, что не смог ничего сделать и получил в рыло? Нет, Антон Семёнович, мне почему-то кажется, что не в их интересах раздувать скандал.

— Может быть, — кивнул директор гимназии. — Если только не найдутся доброхоты, решившие оказать услугу влиятельному графу. Дураков, Вася, не сеют, они сами рождаются.

В трамвае Василий ехал один. То есть, не один в пустом вагоне, а без сопровождающих из дворцовой полиции, подстраивающихся под расписание занятий подопечного. Естественно, они и предположить не могли, что Вася покинет гимназию на полтора часа раньше.

А ещё греет душу понимание полной свободы, когда любой твой шаг не фиксируется, и о нём не докладывают на самый верх. Хоть в пивнушку иди, всё равно никто не узнает.

Но ни в какие пивнушки, конечно же, не пошёл. Выскочил из трамвая на ходу, вызвав возмущённый крик кондуктора, и нырнул в арку проходного двора. От остановки лишних пять минут топать, а тут напрямик совсем ничего, рукой подать до доходного дома генеральши Брешко-Брешковской, где Вася и квартирует.