Цезарь

Кремуций Корд[416], осужденный Тиберием, добровольно идет на голодную смерть, и публика безумно радуется, когда видит волков, впустую щелкающих зубами, которыми они должны были растерзать его.

Петроний[417], вынужденный Нероном пойти на самоубийство, в бане вскрыл себе вены во время беседы с друзьями, но, вспомнив о прекрасном сосуде из плавикового шпата, который может достаться Нерону, если он не позаботится о том, чтобы этого не произошло, заставляет перебинтовать себе руки и ноги, велит принести этот сосуд и разбить у него на глазах, а затем срывает повязки и умирает, счастливый тем, что смог хоть такой малостью отомстить тирану.

Даже пресыщенный человек пытается найти в смерти облегчение от скуки: «Fastidiose mori», — говорил Сенека.

Именно Сенеку необходимо изучать, если хотите побольше знать о предмете нашего разговора, тема эта безгранична. Говорят, что и он однажды попробовал, что это за страсть — самоубийство.

По словам Сенеки, существует странная мания небытия, некая фантазия, навязчивая идея смерти, безудержная тяга к самоубийству, от которой не в силах избавиться ни трусы, когда их это коснулось, ни даже храбрецы. Одни убивают себя из-за безразличия к жизни, другие — потому что она им надоела, третьи просто устали делать ежедневно одно и то же, и нет сил начать сегодня то, что делал вчера, а завтра прожить сегодняшнюю жизнь.

Действительно, разве не стоит в конце концов попробовать остановить это монотонное существование?

Просыпаешься, переворачиваешься, чтобы тебе было то прохладнее, то теплее, — ничего из этого не получается, то же самое колесо крутится безостановочно, и все начинается сначала. Ночь следует за днем, осень сменяет лето, весна — зиму; постоянно одно и то же, все проходит, чтобы повториться вновь, ничего нового под Солнцем!

Таким образом, самоубийство стало несчастным случаем жизни, предумышленным несчастным случаем, обычным несчастным случаем, о котором ведут пересуды, о котором люди думают, который рекомендуют.

Кому-то пришла в голову мысль покончить с собой, но он не уверен. Он зовет друзей, спрашивает их, и все зависит от распределения голосов. Большинство, как правило, за!

— Невозможно! — скажете вы. — Как можно дойти до такого морального падения?

Пример? А пример нам тоже подсказывает Сенека.

«Тулию Марцеллию, изнуренному продолжительной и неизлечимой болезнью, пришла в голову мысль покончить с собой. Он позвал к себе несколько друзей. Одни, робкие и скромные, дали ему совет, какой дали бы себе, другие — типичные подхалимы, посоветовали то, что, по их мнению, пожелал бы услышать Марцеллий.

Но один стоик, наш друг, человек из высшего общества, храбрец, заговорил с ним совсем по-другому:

— Марцеллий, не мучай себя! Разве проблема столь уж неразрешима? Разве жизнь — это такое большое благо? И рабы, и звери тоже живут. Самая большая проблема — умереть со знанием дела и с достоинством. Разве не пожил ты достаточно? Разве еда, сон и приятные ощущения не одни и те же все время? Почему бы человеку не захотеть умереть не только сознательно, не только от отчаяния, усталости и страдания, но и просто потому, что ему все опротивело?»

Что вы скажете, дорогие читатели, об этом человеке из высшего общества, об этом храбреце, об этом «друге» Тулия Марцеллия?

Подождите, это еще не все, философия на этом не останавливается. Рабы не решались выполнить решение, принятое их господином. Этот человек придавал им бодрости, подталкивая, направляя.

— Хорошо! — говорил он. — Ну чего вы боитесь? Раб не должен бояться, когда господин его хочет умереть, но предупреждаю: одинаково преступно и убивать своего хозяина, и мешать ему покончить с собой.

Вы думаете, что Сенека приводит нам какой-то исключительный случай? Ничего подобного. Тетушка Либона советует своему сыну покончить с собой; мать Мессалины дает дочери тот же совет; Аттик заранее предупреждает о своей смерти; оратор Альбуций Силий обращается к народу и объясняет причины, заставляющие его свести счеты с жизнью; Кокцей Нерва[418] кончает с собой, несмотря на все сопротивление Тиберия.

«Это очевидно, — говорит Монтескье[419], — что люди стали менее свободными и менее отважными с тех пор, как не могут избавиться от любого образа жизни с помощью самоубийства».

Правда, в своей работе «Рассуждения о причинах величия и упадка римлян» Монтескье, кажется, тоскует о гладиаторских боях.

Вот, послушайте сами:

«С установлением христианства бои стали реже. Константин[420] запретил их. Затем их полностью запретил Гонорий[421]. Римляне не сохранили в своих спектаклях ничего, кроме того, что может преуменьшить храбрость или послужить наслаждению».

И все же эти философы вышли из греческой школы, а известно, что греки запрещали самоубийство.

«Пифагор, — пишет Цицерон в своей работе «De Senectute» («О старости»), — запрещает нам покидать порт без приказа полководца, то есть бога».

Но чуть позже мы увидим бедного Цицерона, который прожил свою жизнь не так уж блестяще, не отличался храбростью, а умер не так уж скверно.