Цезарь в тесте

— Да, — согласилась я. — Это счастье. Жаль только, временное.

Даниил погрустнел.

— Я или что-то придумаю, — сказал он, — или уйду из дому.

— И куда же, если не секрет?

— К дяде Косте, например.

— И я с тобой! — обрадовалась я. — Он всё равно дома редко ночует. Слушай, а как же остальные? Неужели мы отдадим их на растерзание этой камнедробильной машине?

— Да-а, — задумался мальчик. — Шурупа жалко. Ведь ей еще рожать надо.

— А при чём здесь это?

— Она вчера говорила, что когда храп слышит, у неё внутри всё обрывается.

Я не стала комментировать его умозаключение, а просто переменила тему:

— А на тебя Вера Ивановна жаловалась.

— Это не я! — сразу среагировал местный хулиган.

— Что — не ты? — заинтересовалась я.

— А на что она жаловалась? — прищурился хитрюга.

— Что ты на балконе всё время мекаешь.

— А! Так это — Монька! — обрадовался реабилитированный шалун.

— И что писаешь на балконе, — добавила я для хохмы.

Данька смутился.

— Так это когда было! И я на деревья направлял. К ним не должно было попасть. — И, глядя в моё ошарашенное лицо, пылко затараторил. — Ага! А пусть Тонька не запирается в туалете. Засядет там с детективчиками и пока шпиона не поймает, её оттуда ничем не выманишь!

— Ну, Данька, ты и даёшь! — только и вымолвила я.

В дверь зазвонили и бывшая скульптура «писающий мальчик» резво вскочила на кровати, натянула штаны и, бросив мне: «Я открою!», поспешно шмыгнула из спальни.

Это явились наши пропавшие гости. Уставшие, а вернее сказать, замученные, они выглядели сейчас не самым лучшим образом. Дед был облеплен пакетами со всеми покупками, потому что баба, красная, злобная, несла самое тяжёлое — своё грузное тело.

— Я выгуляю собак! — доложил Данька и улизнул из квартиры вместе с оголтелой сворой, которая на радостях чуть не сшибла обессиленных путников.

— Ну и Москва! Как вы тут живёте?! — выдохнула Серафима Гавриловна и рухнула на стул в прихожей.

— Фимочка, ты тут немного передохни, а я сейчас что-то соображу.

— Воды, — умирающим голосом приказала баба, и дедок быстро-быстро, сняв при помощи ног калоши с ботинок, засеменил на кухню и принёс стакан с водой.

Я молча наблюдала за этой умилительной сценой.

С балкона, видимо, услышав родные голоса, обозвалась коза.

— Моничка! — встрепенулся старик и направился к своей сигмоспасительнице.

Я последовала за ним. На балконе не пахло озоном или свежевыстиранным бельём. На балконе просто воняло. Дед начал обнимать свою любимицу и сюсюкать с нею.

— Вы меня извините, Спиридон Афанасьевич, — решилась я, — но соседи уже начали жаловаться. С козой надо что-то делать.

Он поднял на меня испуганно-страдальческие глаза, будто я сейчас собиралась резать его Моню, а мясо раздавать кровожадным соседям.

— Но у меня же сигма! — выдал он свой главный аргумент.

— А у меня — семья! — выдвинула я контрдовод и оставила его наедине для принятия соответствующих выводов.

Баба Серафима перебралась в свою комнату, но вскоре вышла доить козу.

А я шуровала на кухне. Как говориться, коза козой, а обед должен быть по расписанию.

Учитывая то, что все сейчас были голодные, я быстренько сварила «полевой супчик». Рецепт приготовления его очень прост. Варим обыкновенный пшённый суп. Крошим туда репчатый лук для придания соответствующего привкуса. И немножко лучка зажариваем на подсолнечном масле. А в конце засыпаем укропчиком. Вкус и запах — «спесыфисеские!», как говаривал в своё время классик-сатирик. Не суп, а объедение! Горяченький, жиденький, постненький.

Данька выгулял собак и тут же примчался на кухню.

— Столик! Что это у тебя тут костром пахнет? Мы уже горим? Козу с балкона выбрасывать?

— Зачем козу выбрасывать? — как на грех появился в дверях Спиридон Афанасьевич.

— Да это Данька думал, что у нас тут пожар, и спасает в первую очередь самое ценное, — начала оправдывать я болтуна. — Просто суп так пахнет, будто на костре сваренный. Потому он и называется — полевой.

Дед несмотря на сигму выел тарелочку супца. Посидел, прислушиваясь к своей кишке, и одобрил.

— Вы знаете, Евстолья, Ваша еда мою сигму не раздражает. Ты бы, Фимочка, — обратился он к жене, — расспросила у неё, как и что она делает.

Баба молча сопела над своей тарелкой. Даниил тоже улепётывал за обе щеки, причём уже добавку, и постанывал от удовольствия.

— Столя, — оторвался он от еды, — как ты попала в самую тютельку? Оказывается, это мой самый любимый супчик!

— Хороший, — отозвалась и баба Серафима. — Но уж больно он бледным получился, как перепуганный. Ни нормальной тебе зажарки, ни бульона.

— Ну, что ты, Фимочка, очень даже вкусный суп, — бросился на мою защиту Спиридон Афанасьевич. — «Полевой» называется.

— Угу, — мрачно согласилась с ним супруга, — поел и — хоть в поле вой!

— А на второе у нас котлеты с макаронами, — поспешила предложить я. — Будете?

— Буду, — будто нехотя согласилась ненаевшаяся гостья.

— Отлично! — обрадовалась я. — Тогда мы с Вами сейчас их и налепим.

У бабы нижняя челюсть отвисла до ключицы.

— А я не буду котлеты, у меня — сигма, — вставил дед. — Я лучше молочка попью.