Цифровые грезы

– Фотографии самоубийц, – продолжала она. – Успешно решивших эту проблему – в их случае мне нужно заручиться согласием родных на съемки в морге – и потерпевших фиаско, чтобы рассказали об этом и позволили себя сфотографировать. О методах, которые выбирают самоубийцы. Я уже порепетировала тогда на мосту. А ты, к примеру, знал, что от импортного крысиного яда умираешь почти мгновенно, а от отечественного будешь корчиться в долгой мучительной агонии, загибаясь от боли и отблевываясь около пары дней? Правда, импортный яд не всем по карману. Но если бы я собралась свести счеты с жизнью, страдать при этом мне хотелось бы меньше всего.

Да эта женщина просто сундук с сюрпризами, подумал Себастьян, потеряв к сэндвичу всякий интерес. Ему захотелось узнать о ней побольше, понять, что за извилистые пути привели ее именно сегодня именно за этот столик. Встречается ли она с кем-нибудь? Или замужем? Или разведена? Она казалась испуганной окружающим миром, но говорила с поразительной убедительностью. Себастьян попытался ее спровоцировать:

– Что касается оригинальности идеи – этого не отнимешь. Но с другой стороны, речь идет об эскплуатации, я бы даже сказал коммерциализации крайне деликатной темы. Это выглядит, как если бы ты разбили лагерь у моста в ожидании очередного самоубийства… с этой точки зрения, мы выглядим не слишком привлекательно. Впрочем, то, чем мы занимаемся день за днем, само по себе является коммерциализацией трагедий.

Он махнул рукой в сторону телеэкрана, где все еще показывали светловолосую женщину с микрофоном в руке, а в титрах значилось все то же «Кровопролитие в одной из школ штата Небраска».

– Все зависит от того, как подать тему, – пожала плечами Инес. – Самоубийство – это ночной поезд, который быстро мчит нас в темный центр жизни. Это не мои слова, это написано здесь, – и она постучала пальцами по обложке книги. Себастьян прочитал: «Ночной поезд». Еще одна женщина, любящая романы. Откуда они берут время? Откуда они, черт побери, берут это самое время?

– К сожалению, мне эта тема не очень ясна, – сказал он вслух. – Что бы ни говорили, я никогда не смогу оправдать самоубийство. Мне это кажется трусливым уходом от реальности, эмоциональным шантажом по отношению к живым. Как говорится, если пришел черед танцевать с уродиной – так надо станцевать.

– Правда? Тебе никогда не хотелось пустить себе пулю в лоб? Никогда не приходилось, устав от всех и вся, проводить бессонную ночь – в тоске, разочаровании, с желанием хлопнуть дверью и распрощаться с миром? Представь, как тебе призывно улыбается ремень – как вокалисту из INXS,[37] – или тебя, как Рамиро Кастильо, искушает галстук.[38] Или пойти в аптеку и попросить дежурного пометить тебе крестом место, где находится сердце, чтобы ударить точно в цель и не промазать, как это случилось в конце прошлого века с Асунсьоном Сильвой?[39] Плавать как топор и броситься в море. Пригоршня снотворного – и сознание рассыпается на куски.

– Никогда. Только не говори, что сегодня это последний писк моды. Я устал от новомодных штучек, когда особым шиком считается быть геем или бисексуалом или хотя бы попробовать это – я вообще до тоскливости гетеросексуален.

– А при чем тут это? Что за глупое обобщение. Будто быть геем – это какой-то спорт. Сразу ясно, что ты далек от темы.

В этот момент перед мысленным взором Себастьяна мелькнул образ Никки, ласкающей грудь Вары. На ней до сих пор была цепочка Себастьяна с распятием, монетой и серебряной пластинкой, а он так и носил ее аметист. Очень женственный элемент, заметил Пиксель. Уж не поменял ли ты команду? Себастьян вздрогнул и, моргнув, усилием воли попытался отогнать от себя воспоминание о Варе. Перед ним тотчас предстала Таиландочка в желтом халатике, читающая роман на диване перед телевизором. Она еще не прислала свой e-mail, а ему уже пора было идти на работу в Цитадель, где так и не подключили электронку. Себастьяну не хотелось даже думать о Никки, но он не мог вынести этой пытки – не думать.

– Одно другому не помеха, – продолжала Инес. – Любить жизнь и одновременно желать с ней расстаться… Лучше даже сказать – дело не в том, пойти ли на этот шаг, а в том, почему бы, собственно, и не пойти.

Воцарилось молчание. Себастьян пил кофе.

– А те люди…, – Инес поежилась. – И вовсе я не разбивала там никакой лагерь, чушь какая. Я была неподалеку, и меня позвали. Когда я подоспела, тот парень уже взобрался на перила. Рядом топтались несколько растерянных полицейских и сгрудилась небольшая толпа зевак. Шли минуты, но ничего не происходило. В ожидании худшего, я отправилась поискать точку получше. Я никогда не смогу забыть эту толпу. Так как время шло, а парень все колебался, кто-то крикнул, чтоб он прыгал. Тут остальные подхватили: «Прыгай, прыгай!» – и начали скандировать. Представляешь? Они не хотели уйти разочарованными, раз уж потеряли двадцать минут в ожидании спектакля. И он прыгнул. Просто кошмар.

Она словно заново переживала ту жуткую сцену. Себастьян смутился – такое чувство, будто случайно подслушал чужую исповедь.