«Цигун и жизнь» («Цигун и спорт»)-04 (1996)

Наградой за эти испытания стало предоставленное ханом Тимуром Ульджайту право построить в Пекине первый католический храм. Во втором (и последнем) дошедшем до нас письме, отправленном из Пекина руководству ордена миноритов, Монтекорвино 13 февраля 1306 г. сообщал: «В том же 1305 году я начал постройку нового Божия храма перед воротами дворца Великого хана, так что его дворец и наш храм разделяет только ширина улицы. Там нас отделяет от ворот дворца Его Величества расстояние, на которое можно забросить камень. Господин Пьетро ди Лукалонго, который был спутником моим из Тебриза, сам купил участок земли для указанного строения и передал его мне во славу Божию. Я полагаю, что по милости Божией во всем царстве Его Величества Великого хана нет более удобного и выгодного места для возведения католической церкви. К началу августа я заложил фундамент и с помощью благодетелей и доброжелателей к празднику святого Франциска были закончены, кроме стен дома, службы, дворы и капелла на двести человек. Но из-за наступившей зимы не смог я закончить церковь. Впрочем, я собрал в доме своем лес и надеюсь завершить постройку летом. И скажу вам, что всем, кто приходит сюда из города и из других мест, это кажется настоящим чудом, ибо ничего об этом они раньше не слышали. Когда же видят они новое строение с красным крестом и нас в нашей капелле, отправляющих богослужение во всем великолепии, то дивятся еще более».

Если судить даже по этим двум письмам-отчетам руководству ордена, Монтекорвино ревностно занимался множеством дел.

Количество обращенных им в католицизм жителей Китая достигло нескольких тысяч: по первому письму — «приблизительно шести тысяч», по второму — «более пяти тысяч человек». В пекинском храме проводились регулярные богослужения, причем он был не единственным католическим центром в Китае. Монтекорвино до конца жизни удалось возвести три храма в Пекине и по одному в трех других городах Китая. При скудости церковной литературы ему пришлось взять на себя ее переписку, а в иноязычной среде, конечно, и перевод. «Сам я стал стар и сед, скорее из-за трудов и притеснений, чем по годам своим, ибо мне не более 58 лет», — писал Монтекорвино в 1305 г. «Я приобрел совершенное знание обиходного у татар языка и их письма. На этот язык и письмо перевел я Новый Завет и Псалтирь, позаботившись, чтобы они были записаны самым красивым шрифтом, какой здесь у нас есть».

Пришлось освоить даже искусство храмовой живописи: «Я должен был изготовить шесть картин, дабы помочь несведущим понять Ветхий и Новый Заветы, и написал к ним пояснения на латинском, уйгурском и персидском языках с тем, чтобы любой мог бы прочесть их на том или ином языке».

Был даже создан церковный детский хор, видимо, настолько утешавший стареющего францисканца, что он подробно изложил его историю: «Я также купил у родителей-язычников одного за другим сто пятьдесят мальчиков в возрасте между семью и одиннадцатью годами, не наставленных еще ни в какой религии. Этих мальчиков я крестил и обучил по нашему обычаю греческому и латинскому языкам. Я переписал также для них нашу Псалтирь вместе с тридцатью гимнами и двумя бревиариями. По этим пособиям одиннадцать мальчиков знакомятся с нашим богослужением, поют в хоре и проводят еженедельно обязательный курс в собраниях, в которых я тоже иногда принимаю участие. Кроме того, некоторые мальчики заняты переписыванием псалмов и прочих подобающих песен. Его Величество император очень доволен, когда слушает их пение. Ко всем каноническим часам я велю звонить в колокола и провожу богослужение в присутствии детей и грудных младенцев. Так как я не располагаю никакими нотами, нам приходится петь по слуху».

Нехватка книг и одиночество — единственное, на что жаловался Джованни Монтекорвино. Второе печалило его больше всего, так что он при всей своей скромности прибегнул однажды даже к увещевательному тону: «Обязанности, налагаемые на нас благословенной братской любовью, требуют, чтобы те, кто разлучен дальними и обширными расстояниями, и особенно проповедники христианской веры в далеких странах, хотя бы в письмах поддерживали друг друга, если лишены они возможности встретиться лицом к лицу. Думал я, что есть у вас причины дивиться тому, что не получили от меня ни единого письма за все время моего длительного пребывания в столь далекой стране. Но я и не меньше дивился тому, что до нынешнего года не получил ни единого письма от какого-либо друга или собрата по ордену, ни единого знака о том, что кто-то помнит обо мне; видно, все обо мне позабыли. Особенно я в этом уверился, когда узнал, что дошел до вас ложный слух о моей смерти».