Цимес

Со временем я начал замечать, что Наташа то ли погрустнела, то ли стала задумчивей, чем обычно, чем раньше. Нет-нет, она все еще оставалась прежней, но я начал беситься. А потом… В общем, чем больше она отдалялась от меня, тем больше я ее хотел. Уже давно она перестала быть для меня тринадцатилетним зверьком-подростком. Она стала моей женщиной, и я знал ее наизусть — ее мысли, ее вкус, ее желания, ее фантазии…

Я не смогу передать, как это было. А просто — будто у скрипки лопнула струна.

Счастье оказалось непосильным.

Так бывает.

РИТА

Цветы засохли,

Но семена летят,

Как чьи-то слезы.

Полгода — не такой уж долгий срок. Голос у нее остался совершенно тот же: чуть хрипловатый и, несмотря ни на что, ужасно родной. Только слова она выговаривала медленно, будто нехотя, — как никогда прежде.

— Привет, это я. Мне очень нужно тебя увидеть. Можно, я приду прямо сейчас?

Все-таки она изменилась, а может, просто стала старше. А может, изменилась я — или, в конце концов, элементарно соскучилась. Удивительно. Нет, не то, что случилось, — это, за исключением некоторых деталей, как раз более чем банально. Другое… Я винила Марка — разумеется, Марину, бывшего моего мужа, — конечно, себя, наконец. Только ее — нет. Не могу сказать, что не пыталась, но…

— Ты не поздравила меня с днем рождения.

— Да.

— Я ждала.

— Значит, я не оправдала твоих ожиданий, ничего не поделаешь.

— И с поступлением тоже.

Я пожимаю плечами — молча.

— Еще я скучала. Ты, наверное, не веришь, но это так.

— С некоторых пор это слово не входит в мой лексикон — увы.

— Пусть, это не важно. Я скучаю по тебе, Рита, может быть, даже тоскую. Что-то есть между нами, какая-то связь, что-то общее. Иногда мне кажется, что ты мне родная. Хотя и по родным чаще всего так не скучают и, уж во всяком случае, не тоскуют.

— Я не стану с тобой ни соглашаться, ни спорить. Если ты так думаешь…

— Я не думаю, я чувствую. Послушай, а что если я — это ты, только на четверть века моложе? Тогда все сходится. И любим мы одного и того же мужчину.

— Ты пришла поговорить именно об этом?

— Не знаю, может быть. Хотя вряд ли, я хотела просто поговорить. Просто так. Ты знаешь, взрослеть ужасно скучно.

— С твоим характером и в твоем возрасте — не думаю, что это проблема, вокруг тебя всегда было много народа. Насколько я помню…

— Это все совсем не то. Все эти люди посторонние, чужие, не мои. Никто из них не знает, что я такое, что у меня внутри на самом деле.

— У тебя есть родители.

— Ну и что? Есть, да… Мама занимается только собой, а отец… У него слишком много женщин, а на них нужно время. Конечно, есть еще Марк, — Наташа на секунду замолкает, глядя на меня, отводит взгляд, видит ту самую бронзовую статуэтку. — Я ее помню. Мне всегда казалось, что мы чем-то похожи — то ли она на меня, то ли я на нее. Можно, ты мне ее когда-нибудь подаришь? Когда-нибудь потом? — она вздыхает. — Прости. Ну вот… Марк, он любит — да, но он любит всю меня целиком, какой он меня видит, какая я есть или какой я ему кажусь. Даже он не знает меня настоящую, меня до конца. А ведь я иногда думаю о страшном, темном, гадком…

— Не вижу в этом ничего особенного. В каждом человеке…

— Только не говори так. Я не каждый.

— Я так и не думаю. Как тебе объяснить… Ну вот есть дальтоники — люди, которые видят меньше цветов, чем обычный человек. А есть, наоборот, те, кто способен увидеть больше. Больше цветов, больше звуков, больше самих себя — не важно. Это как способность читать мысли, своего рода жизнь в три-де вместо двух.

— По-твоему, я такая?

— Да. Только это чаще всего не легче, а наоборот, ничего не поделаешь.

— Рита, ты добрая. Ты знаешь про меня больше других и понимаешь лучше всех, я не ошиблась. А главное — тебе про меня интересно. Но…

— Что?

— В общем… Это не помешало тебе тогда позвонить папе.

— Я все еще женщина. А женщина не бывает доброй, когда у нее отнимают… самца. Впрочем, я в самом деле была тогда не в себе.

— А сейчас?

— Не важно, что сейчас. Мы говорим не про меня.

— Мы говорим про все. Его ведь в самом деле могли посадить по этой идиотской статье, хотя совратила его я, и это ясно, как божий день.

— Я уже сказала, что была не в себе. И его все-таки не посадили — это главное.

— Только потому, что отец решил сначала поговорить со мной.

— Я рада, что ты смогла его уговорить.

— Вовсе нет, даже не пыталась. Просто объяснила, что у каждого из нас есть право на свою личную жизнь. Не только у меня — у него тоже.

— Вот как… Вот как ты…

— Вот так, да. Женщина не бывает доброй, когда у нее отнимают самца. Это ведь ты сказала.

— Ну да…

— О чем ты сейчас подумала?

— Как ни странно, о Марке. Мне его жаль.

— Почему? Со мной он счастлив. По-настоящему.

— Тогда зачем ты пришла?

— Рита, ты умная. Скорее всего, ты права, вот только он еще об этом не знает.

— Чего же тебе не хватает на этот раз? Все ведь получилось взаправду, точно как ты хотела.

— Может, да, а может, и нет — не знаю. Я еще не поняла.

— Тогда поторопись, мы ведь все живые, знаешь? И Марк в том числе.

Наташа вдруг начинает кусать губы, я вижу, что она волнуется.