Цимес

Я не знал еще, что у Нюты синдром Аспергера — нечто вроде легкой формы аутизма, не знал, что она разговаривает только с Этери, я еще ничего не знал. Много позже, когда между нами уже появились слова, она призналась, что с детства боится незнакомых. Почти всех.

— Почти? — спросил я. — Значит, кого-то нет?

— Тебя. Ты был не как все.

— А остальные? Ты продолжаешь их бояться?

— Наверное. Да. Они не такие, как я.

— Что же в этом плохого?

— Не знаю. Но это страшно. Будто входишь в лес.

— И что? Лес — это всего лишь деревья.

— Нет. Деревья, когда каждое отдельно, а лес — все вместе.

— Какая же разница?

— С деревьями я могу говорить, они мне как родные. Раньше я всегда разговаривала с секвойей и с цветами в саду. А еще с Мигелем, нашим садовником.

До этих слов было еще далеко, очень далеко. А сейчас она просто стояла напротив, повернувшись спиной к окну, — маленькая, хрупкая, и от ее фиолетовых глаз делалось горячо и больно в груди. Словно там зажглось солнце и ты вот-вот сможешь понять…

Я не услышал, как подошла Этери. Поступь у нее была мягкая, как у кошки, скорее даже как у пантеры — с таким именем по-другому просто не могло быть.

— Привет, Саша!

— Здравствуйте, Этери. Мы вот тут с Нютой беседуем…

— Я вижу, но не торопитесь. И вам, и ей понадобится время, чтобы привыкнуть друг к другу.

Она подошла к Нюте, обняла, они тихо о чем-то заговорили, и я понял, что совершенно для них не существую. Они были вдвоем и одно — не такие, как все, не такие, как я. И почему-то вспомнились слова Маугли из детской книжки: «Мы с тобой одной крови — ты и я».

— Я вам очень благодарна, Саша, — Этери оторвалась от Нюты и обратилась ко мне. — Вы были правы, это именно то, что нужно. Пространство просто идеальное, и свет, самое главное — свет. Через неделю там смена экспозиции, и у нас будет целых четыре дня до открытия следующей. Четыре дня в одной из лучших галерей — и это благодаря вам.

— Нет, это Нюта и ее картины, — я покачал головой и посмотрел на девочку. — А что, если я захочу тебя о чем-то попросить? Не сейчас, когда-нибудь потом. Можно?

Она продолжала молчать, затем перевела взгляд на мать и заговорила — тихо-тихо, почти одними губами, я, во всяком случае, не услышал ничего. Вместо нее ответила Этери:

— Нюта знает, о чем вы хотите попросить, так она сказала. Еще она сказала, что пока нет. Не обижайтесь и не удивляйтесь, Саша, вы ведь уже немножко поняли, правда? И хотя бы чуть-чуть поверили.

— А разве у меня есть выбор? — я улыбаюсь и пожимаю плечами. — Нюта, очевидно, мне пора переходить с тобой на вы. Может, начнем прямо сейчас? Ты не против?

Здесь она впервые мне улыбнулась.

Так что там говорил Маугли?

Нюта — дневник

Мои родители познакомились и поженились в Москве. Папа — немец, он был тогда дипломатом, так же, как его отец и его дед. Он работал в посольстве, а мама только что закончила университет. Кажется, это называлось германо-романские языки, я точно не знаю. Они встретились на какой-то выставке, и случилась любовь. Но чтобы жениться на маме, папе пришлось оставить службу. Тогда они решили уехать. Когда я спросила маму, почему в Мексику, она засмеялась и рассказала, что в тот момент им было все равно, они просто ткнули в карту наугад, и это оказалась Мексика. Когда у них родилась я, папа привез из Германии Берту, и она стала моей няней. В Москве осталась мамина мама — моя бабушка Алекс. На самом деле ее зовут Александра и я ее никогда не видела, только на фотографиях. По-моему, между ними что-то произошло, но мама не любит об этом вспоминать.

Дома мы всегда говорили с мамой по-русски, с папой на его родном немецком и английском, а с Мигелем на испанском. Получается, что я говорю на четырех языках, но на самом деле ни на одном, потому что я говорю только с ними и немного с Бертой, а больше ни с кем. Это потому, что у меня синдром Аспергера и я разговариваю только с теми, с кем могу, а могу только с ними. Я уже привыкла, но иногда думаю, что, может быть, появится кто-нибудь еще. Когда-нибудь потом. А пока у меня есть дневник и еще — слова внутри. Мигель всегда говорил, что самое главное — то, что внутри. Что это и есть бог, и хотя он у каждого свой, но в то же время один на всех. Мне это непонятно, но я ему верю. Скорее всего, я говорю только с теми, кому верю, а таких всего четверо. Если не считать деревьев. Правда, они не отвечают мне — так же, как я всем остальным. Может быть, я тоже немного дерево?

Я много раз пыталась вспомнить, когда начались картины, но так и не смогла. Наверное, потому, что они были всегда или даже еще раньше. И раньше, чем я. Я точно знаю, что и мысли, и слова, и картины живут сами по себе, в своей собственной вселенной. Как они попадают к нам, и зачем мы им нужны? Может, чтобы питаться нашей любовью, а может, чтобы помочь любить нам. Непонятно. Но они — единственная ниточка между нами и той, другой жизнью, жизнью без боли. Хотя скорее всего и там она тоже есть. Не может не быть.

…Мне пять лет, и я бегу к маме. У меня в руках рисунок.