Цинковые мальчики

Вот сижу дома, в кресле у телевизора. Могу ли я убить человека? Да я мухи не убью! Первые дни, даже месяцы, пули срезают ветки тутовника ощущение нереальности... Психология боя иная... Бежишь и ловишь цель... Впереди... Боковым зрением... Я не считал, сколько я убил... Но бежал... Ловил цель... Здесь... Там... Живую движущуюся цель... И сам тоже был целью... Мишенью... Нет, с войны не возвращаются героями... Оттуда нельзя вернуться героем...

За все заплачено. За все нами заплачено...

Вы представляете себе и любите солдата сорок пятого года, которого любила вся Европа. Наивный, простоватый, с широким ремнем. Ему ничего не надо. Ему нужна победа - и домой! А этот солдат, который вернулся в ваш подъезд, на вашу улицу, - другой. Этому солдату нужны были джинсы и магнитофон. Еще древние говорили: не будите спящую собаку. Не давайте человеку нечеловеческих испытаний. Он их не выдержит.

Своего любимого Достоевского там читать не мог. Мрачно. Таскал за собой фантастику. Брэдбери. Кто хочет жить вечно? Никто.

Но ведь было же. Было! Помню... В тюрьме мне показали главаря, как мы тогда называли, банды. Лежит на железной кровати и читает... Знакомый книжный переплет... Ленин: "Государство и революция"... "Жаль, - сказал, не успею прочитать. Может, мои дети прочтут..."

Сгорела школа. Осталась одна стена. Каждое утро дети приходят на урок и пишут на ней угольками, оставшимися после пожара. После уроков стену белят известью. И она снова похожа на чистый лист белой бумаги...

Привезли из "зеленки" лейтенанта без рук и без ног. Без всего мужского. Первые слова, которые он произносит после шока: "Как там мои ребята?.."

За все заплачено. И мы заплатили больше всех. Больше вас.

Нам ничего не надо, мы все прошли. Выслушайте нас и поймите. А все привыкли к действию - дать лекарство, дать пенсию дать квартиру... Это "дайте" оплачено дорогой валютой - кровью. Но мы к вам на исповедь пришли... Мы исповедуемся... Не забудьте о тайне исповеди..."

Военный советник.

"Нет, все-таки хорошо, что так кончилось. Поражением. У нас глаза откроются...

Невозможно рассказать все, как было. Это иллюзия. Было то, что было, после чего осталось то, что я увидел и запомнил, уже только часть от целого, а дальше появится то, что смогу рассказать. А ради кого? Ради Алешки, который умер у меня на руках - восемь осколков в живот. Мы спускали его с гор восемнадцать часов. Семнадцать часов он жил, на восемнадцатом - умер. Ради Алешки вспомнить? Но это только с точки зрения религии человеку что-нибудь нужно. Я больше верю, что им не больно, не страшно и не стыдно. Тогда зачем ворошить? Хотите узнать у нас о каких-то идеалах? Вы, наверное, принимаете нас за других? Поймите, трудно в чужой стране, воюя неизвестно за что, приобрести какие-то идеалы. Там мы были одинаковыми, но не были единомышленниками. Одинаковыми нас делало то. что мы могли убить и убивали. но случаю ничего не стоило поменять местами тех, кто там был, и тех, кто там не был. Мы все разные, но мы везде одинаковые - и там, и здесь.

Помню, в шестом или седьмом классе учительница русской литературы вызвала к доске:

- Кто твой любимый герой: Чапаев или Павел Корчагин?

- Гек Финн.

- Почему Гек Финн?

- Гек Финн, когда решал, выдать беглого негра Джимма или гореть за него в аду, сказал себе: "Ну и черт с ним, буду гореть в аду", но Джимма не выдал.

- А если бы Джимм был белый, а ты красный? - спросил после уроков Алешка, мой друг.

Так всю жизнь и живем - белые и красные, кто не с нами, тот против нас.

Под Баграмом зашли в кишлак, попросили поесть. По их законам, если человек в твоем доме и голодный, ему нельзя отказать в горячей лепешке . Женщины посадили нас за стол и покормили. Когда мы уехали, этих женщин и их детей кишлак до смерти закидал камнями и палками. Они знали, что их убьют, но все равно нас не выгнали. А мы к ним со своими законами... В шапках заходили в мечеть...

Зачем заставлять меня вспоминать? Это все очень интимное: и первый мой убитый, и моя собственная кровь на легком песке, и высокая труба верблюжьей головы, качнувшаяся над мной прежде, чем я потерял сознание. И в то же время я там был, как все. За всю жизнь я один лишь раз оказался быть, как все... В детском садике нас заставляли браться за руки и ходить парами, а я любил гулять один. Молодые воспитательницы какое-то время терпели мои выходки, но скоро одна из них вышла замуж, уехала, вместо нее к нам привели тетю Клаву.

- Бери за руку Сережу, - подвела ко мне другого мальчика тетя Клава.

- Не хочу.

- Почему ты не хочешь?

- Люблю гулять один.

- Делай, как делают все послушные мальчики и девочки.

- Не буду.