Цинковые мальчики

Учился на втором курсе радиотехнического института, но тянуло к музыке, к книгам об искусстве. Это был более близкий мне мир. Начал метаться, и вот в эту паузу — повестка в военкомат. А я человек безвольный, пытаюсь не вмешиваться в свою судьбу. Если вмешиваться, то все равно проиграешь, а так — что бы ни получилось, ты не виноват… Конечно, к армии готов не был. Первое, что там понял: ты — раб, но не один. А до того времени был, как мне казалось, личностью.

В упор не говорили, но было ясно: идём в Афганистан. Я в свою судьбу не вмешивался… Выстроили на плацу, зачитали приказ, что мы воины-интернационалисты… Все воспринималось очень спокойно, не скажешь: «Я боюсь! Я не хочу!» Едем выполнять интернациональный долг, все разложено по полочкам. А на пересылке в Гардезе началось… Старослужащие отбирали все ценное: сапоги, тельняшки, береты. Все стоило денег: берет — десять чеков, набор значков — их у десантника должно быть пять: гвардейский, отличника Военно-воздушных Сил, значок парашютиста, значок за классность и, как мы его звали, «бегунок», значок воина-спортсмена — этот набор оценивался в двадцать пять чеков. Отнимали рубашки парадные, их меняли у афганцев на наркотики. Подойдёт несколько «дедов»: «Где твой вещмешок»? Пороются, что понравится — заберут, и все. В роте сняли со всех обмундирование, в обмен дали старое. Зовут в каптёрку: «Тебе зачем здесь новое? А ребята в Союз возвращаются». Домой писал: какое хорошее небо в Монголии — кормят хорошо, солнце светит. А это уже была война… Выехали в первый раз в кишлак… Командир батальона учил, как вести себя с местным населением:

— Все афганцы, независимо от возраста, бача. Поняли? Остальное покажу.

Встретили на дороге старика. Команда:

— Остановить машину. Всем смотреть!

Комбат подошёл к старику, сбросил чалму, порылся в бороде:

— Ну, иди-иди, бача.

Это было неожиданно.

В кишлаке бросали детям перловую кашу в брикетах. Они убегали, думали, что кидаем гранаты.

Первый боевой выезд — сопровождение колонны. Внутри возбуждение, интерес: война рядом! В руках, на поясе — оружие, гранаты, которые раньше только на плакатах видел. На подходе к зеленой зоне… Я, как оператор-наводчик, очень внимательно смотрел в прицел… Появляется какая-то чалма…

— Серёга, — кричу тому, кто сидит у пушки, — вижу чалму! Что делать?

— Стрелять.

— Так просто стрелять?

— А ты думал. — даёт выстрел.

— Ещё вижу чалму… Белая чалма… Что делать?

— Стрелять!!!

Выпустили половину боекомплекта машины. Стреляли из пушки, из пулемёта.

— Где ты видел белую чалму? Это сугроб.

— Серёга, а твой «сугроб» бегает… Твой снеговик с автоматом…

Соскочили с машины, палили из автоматов.

Убить человека или не убить — так вопрос не стоял. Все время хотелось есть и спать, все время одно желание — скорее бы это кончилось. Кончить стрелять, идти… А ехать на раскалённой броне… Дышать едким поджаренным песком… Пули свистят над головой, а мы спим… Убить или не убить — это послевоенные вопросы. Психология самой войны проще. Афганцы для нас не были людьми, и мы для них тоже. Видеть друг в друге людей нам было нельзя. Не смогли бы убивать. Блокируем душманский кишлак… Стоим сутки, двое… Звереешь от жары, от усталости… И мы становились более жестокими, чем «зеленые»… Те все-таки свои, они в этих кишлаках росли… А мы — не задумываясь… Чужая жизнь, на нашу непохожая, непонятная… Нам проще было выстрелить, бросить гранату…

Один раз возвращаемся, семь ребят ранены, двое контужены. Кишлаки вдоль дороги вымерли, кто в горы ушёл, кто в своём дувале сидит. Вдруг выскакивает старая афганка, плачет, кричит, с кулаками бросается на броню… У неё убили сына… Она нас проклинает… У всех она вызвала одно чувство: чего это она кричит, кулаками машет, грозится — надо её убить. Мы её не убили, а могли убить. Столкнули с дороги и поехали дальше. Везём семь мёртвых… Чего она кричит? Чего хочет?