Цинковые мальчики

— Лерунька (звала его в детстве Лерунька), это я. Соску-у-чилась!!! — из магазина или с работы бегу.

Я безумно любила сына, я и сейчас его люблю. Принесли фотографии с похорон… Не взяла… Ещё не верила… Я — верный пёс, я из тех собак, что умирают на могиле. И в дружбе всегда была верная. Молоко из грудей бежит, а мы с подругой договорились встретиться, я должна ей отдать книгу. Полтора часа стою на морозе, жду, её нет. Человек не может просто так не прийти, раз обещал, что-то случилось. Бегу к ней домой, а она спит. Она не могла понять, почему я плачу. Я её тоже любила, я ей платье подарила самое любимое — голубое. Такая я. В жизнь медленно входила, робко. Некоторые смелее. Не верила, что меня можно любить. Говорили: красивая — не верила. Я шла в жизни с отставанием. Но если я что-то запоминала, заучивала, то это на всю жизнь. И все с радостью. Полетел в космос Юрий Гагарин, мы с Лерунькой выскочили на улицу… Мне хотелось всех любить в эту минуту… Всех обнять… Мы кричали от радости…

Я безумно любила сына. Безумно. И он меня безумно любил. Могила меня так тянет, как будто он меня зовёт…

У него спрашивали:

— Девушка у тебя есть? Он отвечал:

— Есть. — И показывал мой студенческий билет, где у меня ещё косы, длинные-длинные.

Он любил танцевать вальс. Пригласил меня на первый свой вальс в школе на выпускном вечере.

А я не знала, что он умеет танцевать, научился. Мы с ним кружились.

Вяжу у окна вечером, жду его. Шаги… Нет, не он. Шаги… Мои шаги, сына моего… Ни разу не ошиблась. Садимся друг против друга и до четырех утра говорим. О чем говорим? Ну о чем говорят люди, если им хорошо? Обо всем. О серьёзном и о пустяках. Хохочем. Он мне напоёт, сыграет на пианино.

Гляну на часы.

— Валера, спать.

— Давай, матушка, ещё посидим.

Он звал меня: матушка моя, матушка моя золотая.

— Ну, матушка моя золотая, твой сын поступил в Смоленское военное училище. Рада?!

Сел за пианино.

Господа офицеры — голубые князья!
Я, наверно, не первый,
И последний не я…

Мой отец — кадровый офицер, погиб, защищая Ленинград. Дед был офицером. Сына сама природа слепила военным человеком: рост, сила, манеры… Ему бы в гусары… Белые перчатки… Карты, преферанс… «Моя военная косточка», — веселилась я. Хотя бы на нас что-нибудь капнуло с небес Господних…

Ему все подражали. Я, мама, подражала ему. Садилась, как он, у пианино. Иногда начинала ходить, как он. После его смерти особенно. Я так хочу, чтобы он всегда присутствовал во мне…

— Ну, матушка моя золотая, твой сын уезжает.

— Куда?

Молчит.

Сижу в слезах.

— Сыночек, куда ты едешь, дорогой?

— Что куда? Уже известно куда. Матушка моя, за работу. Будем начинать с кухни… Друзья придут…

Мгновенно догадываюсь.

— В Афганистан?

— Туда… — и такое сделал лицо, не подступиться, железный занавес опустил.

Ворвался в дом Колька Романов, его друг. Как колокольчик, все рассказал: они ещё с третьего курса подавали рапорт с просьбой отправить их в Афганистан.

Первый тост: кто не рискует, тот не пьёт шампанского. Весь вечер Валера пел мои любимые романсы и:

Господа офицеры — голубые князья!
Я, наверно, не первый,
И последний не я…

Четыре недели оставалось. Утром перед работой захожу в его комнату, сижу и слушаю, как он спит. Спал он тоже красиво.

Как природа нам стучала в дверь, как подсказывала. Вижу сон: я на чёрном кресте в чёрном длинном платье… И ангел меня на кресте носит… Я еле-еле вишу… Решила глянуть, куда же я упаду… В море или на сушу?.. Вижу — внизу котлован, залитый солнцем.

Ждала его в отпуск. Он долго не писал.

Звонок на работу.

— Матушка моя золотая, я прибыл. Не задерживайся. Суп готов.

Я закричала:

— Сыночек, сыночек! Ты не из Ташкента? Ты — дома! В холодильнике кастрюля твоего любимого борща!!

— Ох ты! Кастрюлю видел, но крышку не поднимал.

— А у тебя что за суп?

— Суп — мечта идиота. Выезжай. Иду встречать к автобусу.

Приехал весь седой. Не признался, что не в отпуске, а отпросился из госпиталя: «Матушку повидать на два дня». Дочка видела, как катался по ковру, рычал от боли. Гепатит, малярия — все вместе привязались к нему. Предупредил сестру:

— То, что сейчас было, — это не для мамы. Иди читай книгу…

Опять я заходила перед работой в его комнату, смотрела, как он спит. Открыл глаза:

— Что, матушка моя?

— Почему не спишь? Ещё рано.

— Сон я видел плохой.

— Сыночек, если плохой, надо перевернуться. Будет хороший. И не надо рассказывать плохих снов, тогда они не сбываются.

Провожали его до Москвы. Стояли солнечные майские дни. Калужница цвела…

— Как там, сынок?

— Афганистан, матушка моя, это то, что нам делать нельзя.

Только на меня смотрел, больше ни на кого. Протянул руки, лбом потёрся:

— Я не хочу ехать в эту яму! Не хочу! — пошёл. Оглянулся. — Вот и все, мама.

Никогда не говорил «мама», всегда «матушка моя». Солнечный прекрасный день. Калужница цвела… Дежурная в аэропорту смотрела на нас и плакала…