Цирк

«Динь-дзын!» – вторил ей трамвай. Он пролетел мимо Огарева так близко, что едва не зацепил. Огарев брел по Чернышевского в сторону Заводского района и не замечал, как его обгоняют прохожие. На переходе его чуть не сбила машина, кинул в него мягкой игрушкой какой-то мальчишка, выбежав из соседнего двора. Игрушка отскочила и выкатилась на дорогу. Мальчик заплакал. Огарев очнулся от звука детского плача, вздохнул, и черное облачко выловило игрушечного зайца из лужи и доставило в руки мальчику. Тот захлопал большими беличьими глазами и заревел еще сильнее – от страха.

«Зато не будет швыряться в прохожих», – рассудил Огарев. Поймал переполненную маршрутку, влез и поехал стоя. Когда он вышел на конечной у стадиона «Волга», в городе начали зажигаться фонари. Огарев теперь точно знал, куда идет. Свернул на улицу Азина и стал искать нужный ему дом. Остановился у подъезда, достал из кармана деньги и пересчитал их. Это были последние деньги из тех самых, нечестно заработанных вместе с директором завода. Огарев откладывал их на черный день. Черный день настал не только для него и Олиной семьи, но и для всех горожан разом – утром на торгах доллар оставил их всех без штанов, и Огарев порядком подустал от разговоров, которые ходили по цирку. Слухи растекались под куполом быстрее, чем чары темноты. Кто-то говорил, что цирки теперь закроют. Кто-то – что перестанут платить. Огарев не боялся ничего. Он молился, чтобы Оля выздоровела, а ее семья смогла его простить. Пересчитав деньги, Огарев грубо дернул дверь подъезда, она распахнулась, и Огарев растворился в бетонном эхе лестничной клетки.

Глава 20 Мужской разговор

11 ноября 1994 года

Саратов, улица Азина, 55

Огарев нажал на кнопку, но тишину подъезда не нарушили ни трель звонка, ни шаги за дверью. Огарев подождал, вслушиваясь, и нажал еще раз. Звонок не работал, Огарев стал стучать. На стук откликнулся мелкий топот чьих-то ног. Зашуршало у двери, и все снова стихло.

– Кто? – Детский голос врезался в тишину и протянул Огареву спасительную ниточку к искуплению вины.

– Дядя Паша, – виновато проговорил он. – Артёмка, тебя же так зовут? Помнишь, фокус с тарелками тебе показывал?

Огарев приходил к Оле домой всего два или три раза и на второй застал всю семью в сборе. Тогда Артёмка вцепился в полы его пальто, ехал на попе за ним по паркету и смеялся – не хотел отпускать иллюзиониста.

– Ну, мы еще разбили одну, – продолжал Огарев.

За дверью помолчали, а потом снова что-то зашуршало и щелкнул замок. Огарев выдохнул. Дверь отворилась, и перед ним предстал Артёмка. Лицо у мальчика было измазано шоколадом, он держал руки в карманах, и карманы шебуршали и хрустели, как целый улей пчел.

– Здрасьте! – бодро заявил Артёмка, вытащил липкую руку из кармана и протянул ее Огареву.

– И где же ты этот клад нашел?

Артёмка причмокнул шоколадными губами, будто бы вспоминая, откуда он стащил целый мешок конфет, смакуя послевкусие, которое остается только после абсолютной свободы (в семь лет долгая отлучка родителей еще может гарантировать полную свободу!).

– Там! – он махнул рукой в неопределенном направлении.

Огарев подумал, что такие конфеты были припасены явно не на кухне. И явно не для Артёмки. Он улыбнулся и протиснулся в квартиру. Артёмка не возражал. Огарев уже не был ему чужим, Огарев втерся в доверие с того самого дня, когда Артёмка умолял показать еще один фокус. «Дядя Паша, еще один, ну пожалуйста, Оля пока что так не умеет!» Огарев усмехнулся, вспомнив, как Оля отвесила Артёмке оплеуху после этой реплики. И тут же нахмурился. Еще предстояло выяснить, будет ли Оля дальше работать в цирке, будет ли так же задирать братьев, сможет ли она ходить. Про темноту Огарев не заикался даже в мыслях. Если Оля не смогла спасти себя от гибели и пришлось вмешаться ему, то без разницы, что там думает Сан Саныч, будь он хоть тысячу раз Хранителем. Важно лишь то, что сама Оля может в свои четырнадцать. Четырнадцать – приличный возраст для того, чтобы нащупать свою власть над темнотой.

Почему он никогда не спрашивал, снились ли Оле сны? Сбывались ли они? «Плохой наставник, – думал Огарев, заглядывая на кухню к Куркиным. – Плохой».

Артёмка оказался самостоятельным малым: он деловито подошел к плите и зажег конфорку. Огарев не успел присесть за стол и снять кепку, а юный хозяин дома уже грел чайник и подставлял стул, чтобы достать с запретной для детей верхней полки в шкафу печенье «Юбилейное».

– Мое любимое, – заметил Огарев невзначай. – Дай помогу!

И печенье с хлопком (Огарев специально сопроводил исчезновение звуковым эффектом) исчезло в шкафу и с таким же хлопком появилось на столе.

– А вот Оля так не умеет! – Артёмка слезал со стула медленно, сначала на четвереньки, потом спускал на пол одну ногу, потом другую, придерживаясь за стул руками. – Но вы же ее научите?