Цирк

Оля непонимающе уставилась на тетю Эллу, а потом перевела взгляд на Арину Петровну. Взгляд получился звериный, исподлобья: ни поднять, ни запрокинуть голову Оля не могла.

– Бабушка, – по голосу Оли было понятно, что она обращается к Арине Петровне – так, как обращаться к ней не разрешалось никогда и никому, но от окаменелого Олиного голоса вздрогнули обе бабушки. – Дедушка снился.

Голос ее дрожал, рублено падали камни слов, сыпались на пол и отбивали грустный ритм. Арина Петровна вздохнула и подсела на край кровати к тете Элле.

– Мне тоже иногда снится, – заверила она внучку, морщинистое лицо задрожало. – Да, Элла? Сколько раз я тебе говорила, что снится?

Арина Петровна ласково потрепала по руке сестру, и та согласно закивала. Оля опустила голову на подушку и снова вытянулась на кровати. На этот раз она заснула без снов и только слышала, как кто-то за стенкой играет на губной гармошке. Музыка тянулась – лениво, протяжно, иногда застревала на слишком высокой ноте, а потом продолжалась как ни в чем не бывало. Сквозь сон Оле нравилось думать, что это грустный клоун поет ей колыбельную.

Глава 19 Баба Элла

11 ноября 1994 года

Саратов, Городская клиническая больница № 2

Огареву не дали пройти к Оле, а его ночные десантные вылазки в больничное окно засек охранник. Огарев убежал и несколько дней спустя попытался попасть в больницу днем и через двери, но пускали только близких родственников. Поэтому после очередной репетиции Огарев околачивался у калитки и курил одну сигарету за другой. Его окутывал такой столб дыма, что старушки, проходящие мимо на костылях и проезжающие на колясках, плевались и пополняли огаревский словарный запас. Охранник недовольно крутил на пальце ключи, поглядывая на Огарева и ожидая, что тот таки зайдет на территорию учреждения, и вот тогда, вот тогда охранник покажет ему, как старушек-то травить. Одной из таких старушек оказалась баба Элла. Она семенила к калитке, запахивая на ходу длинную дубленку. Мех на воротнике свалялся и стал похож на шерсть бездомного старого пса. Огарев тряхнул головой и тут же бросился ей навстречу. Перед ним стояла та самая старушка, к которой он в 1991 году съехал жить по совету Сан Саныча. Та самая, что «может так спрятать, что никакая нечисть не найдет». Огарев сам не заметил, как схватил ее за рукав пальто.

– Баба Элла?

Баба Элла, казалось, не удивилась, только хмыкнула недовольно и выдернула рукав из цепких пальцев Огарева.

– Постарел, – протянула она, разглядывая лицо давнего знакомого. – Сын-то взрослый уже, наверное.

– Сын взрослый, – эхом повторил Огарев. – Жена вот… умерла.

– Знаю, – откликнулась Элла ровно, в голосе – ни сочувствия, ни сострадания. – Сан Саныч рассказывал.

Теперь хмыкнул уже Огарев. Он знал о склонности друга заводить странные знакомства. Как будто земная жизнь и годы, проведенные в Чечне, и побег оттуда вместе со смертной (ради ее же блага!) дочерью Коломбиной так и не смогли выбить из него замашек, которые порождает бессмертие. Хранитель цирка всегда оставался собой.

– Он, кстати, склянки эти все так же коллекционирует?

Огарев заметил, что, как только речь зашла о Сан Саныче, Элла оживилась.

– А вы свои ковры?

Элла засмеялась шершавым смехом и закашлялась.

– Насмешил! Значит, собирает. – Элла хихикнула, и лицо ее замерло, стало вмиг суровым, точно она меняла эмоции, не успев их испытать. – Ольку-то мою ты угробил?

– Я. – Огарев понял, что уклоняться и врать нет смысла. Элла все равно узнает, по чьему недосмотру с купола сорвалась Оля.

– Ты смотри мне, – погрозила она кулачком. Кулачок тонул в рукаве дубленки, баба Элла ростом не доходила Огареву и до плеча. – Еще раз недосмотришь, я ее к Арине насовсем заберу. Эти все, – кивнула она на окно Олиной палаты, подразумевая бабушек и родителей Оли, – сейчас перестанут ее в цирк пускать. Но я-то знаю, что у нее это, как и у тебя, – в крови. Так что даю еще шанс.

Тетя Элла улыбнулась, закуталась в дубленку поплотнее и засеменила дальше, ко входу в больницу.

– Баб Элла! – закричал Огарев. Он побежал за ней, спотыкаясь и путаясь в полах осеннего пальто. – А с вами можно?

– Рано еще тебе к ней.

И последняя надежда Огарева попасть к Оле, минуя охрану легальным путем, исчезла в дверях больницы.

– Ну мне же надо ей сказать!.. – Огарев в отчаянии хлопнул себя по бокам, сплюнул сигарету и поплелся по улице Горького.

– А ну выкинь свой мусор! – кричал ему вслед охранник, но Огарев даже не обернулся.

Охранник ругался и еще резвее крутил на пальце связку ключей. «Динь-дзын!» – звенела связка.