Цирк Умберто

Вашек думает, что у него ничего не получается из-за слабого толчка. Он еще не понимает, что вся соль — в инерции, что нужно уметь использовать силу, которая удерживает тело в воздухе. Одно неосторожное движение, и сила эта начинает оказывать нежелательное действие; лишь при определенных условиях она пронесет тебя по воздуху и снова поставит на ноги. В какую-то долю секунды нужно прикинуть соотношение сил инерции и тяжести, твой толчок должен сообразоваться с ними, и тогда вдруг рождается волшебство полета. Этого, однако, Ахмед Ромео объяснить ему не может. Этого не в состоянии объяснить ни господин Гамильтон, ни оба Гевертса. Все они прыгают, не отдавая себе отчета в том, как это у них получается. Для мастеров батуд — самый обыкновенный трюк. Единственно, кто мог бы растолковать Вашеку суть дела, — это Фраскито Баренго, воздушный гимнаст. Но Фраскито молчит. Фраскито думает. Думает о том, какие различные кривые прочерчивают в воздухе руки, ноги и голова, когда, качнувшись шесть раз, гимнаст отпускает трапецию и летит под куполом; о том, каким идеальным стал бы полет, будь у человека ноги слабее, а плечевой пояс более развит; о том, наконец, изменяет ли ему его Конча с этим болтуном Гектором или нет. Но Фраскито ни в чем не может разобраться до конца. Всякий раз он наталкивается на некий барьер, за которым все представляется ему загадочным и необъяснимым, мысли разбегаются, и все его существо пронизывают идущие откуда-то из глубины сознания знакомые звуки гитары. Фраскито Баренго часами сидит неподвижно, словно изваяние, прислушиваясь к музыке; она ласково пульсирует в нем и дурманит, и вот из нее, как из тумана, всплывают воспоминания далекого детства: выжженная трава каменистой пустыни, пересохшая речка, по горбатому мостику на статном коне едет, выпрямившись и перебросив через левое плечо плащ, сеньор Хуан Гонзало Баренго, его отец; прижавшись к отцу, на крупе коня сидит жена отца Розита, а позади тащится мул, навьюченный мешками с зерном: семейство держит путь на ветряную мельницу…

Сальто никак не дается Вашеку, свои неудачи он объясняет неразвитостью мускулатуры и все яростнее тренирует тело. У братьев Гевертс он обнаружил скакалку и теперь каждую свободную минуту прыгает до изнеможения. А однажды он «открыл» для себя упражнение, которое совершенно покорило его, — прыжок «на курс». Когда кто-нибудь из жокеев практикуется в вольтижировке bareback, без седла, Вашек после репетиции сам вызывается подержать лошадь, встает на цыпочки, заново натирает ей шерсть канифолью и учится вспрыгивать на спину коню. Вспрыгнуть на лошадь гораздо труднее, чем на пони, зато на широкой спине легче удержаться. Через три недели Вашек уже довольно ловко отталкивается и крепко держится на ногах; теперь он просит Ганса провести коня шагом и пытается вспрыгнуть на ходу. Он проделывает все это по возможности втайне, когда на манеже никого нет; врожденное честолюбие побуждает его демонстрировать лишь отработанные трюки.

Чаще всего ему приходится иметь дело с серовато-буланым мерином Аяксом. Он чуть ниже остальных лошадей, спокоен и надежен, у него довольно широкая спина, манеж он обегает размеренной, плавной рысью. За эти качества Бервиц избрал его для Еленки. В Гамбурге девочку освобождали от репетиций, но когда занятия в балетной школе заканчивались, Еленка каждое утро упражнялась в вольтижировке. Все шло хорошо, пока честолюбивому Бервицу не вздумалось обучить ее прыжку «на курс». Тут Еленка потерпела фиаско. Когда ей разрешают опереться на ручки гурты, она легко и изящно вспрыгивает на Аякса даже на ходу, но вспрыгнуть на лошадь без помощи рук — на это у нее не хватает сил. Сам Бервиц в ее возрасте прыгал уже на публике, и он назначает репетицию за репетицией, хотя всякий раз Еленка заканчивает их, раскачиваясь на лонже. Бервиц не кричит, не бранится, но становится все суровее. В душе он упрекает девочку в безволии. Ему кажется, что любой успех — плод железной, собранной воли, упрямой решимости. Он ругает себя за то, что потакал женщинам с этой их балетной затеей. Четыре месяца девочка не тренировалась, и вот результат: потеряла форму, обмякла, икры дряблые; пройдут месяцы, пока она снова сможет как следует вспрыгнуть на лошадь.

Когда Еленка в очередной раз разбегается, чтобы повиснуть на лонже, в сумраке шапито нередко можно заметить две фигурки, пристально наблюдающие за этой тщетной и изнурительной борьбой. Оба зрителя — Вашек и Паоло — считают себя великими специалистами по части прыжков, и Еленкина беспомощность дает им повод обменяться компетентными суждениями.

— Я, — заявил однажды Паоло, усаживаясь рядом с Вашеком на ящик позади шапито, — я бы мог показать ей, как нужно прыгать. Только Ганс не подпускает меня к лошади, даже попробовать не дает.

— Прыжок на лошадь, — ответил Вашек, почувствовавший наконец свое превосходство над Паоло и в этой области, — такой же, как и все остальные. Ничего особенного тут нет.

А про себя подумал: «Попробуй-ка, трубочист, небось ноги переломаешь».