Цирк зажигает огни

Если немного постоять под колоннами Большого театра, примерно в восемь вечера, за полчаса до выхода Плисецкой, потом дойти по улице Горького до памятника Пушкину, спуститься бульварами к Трубной, деликатно не замечая влюблённых, и по кирпичным аллеям скверов, завёрнутых в мягкую весеннюю зелень, добраться до Марьиной Рощи, тогда за мостом железной дороги, там, где недавно стояли старые домики, можно в вечерних сумерках увидеть белоснежную яблоню-балерину в белоснежной пачке, одну среди ошалевшего от любви и преданности бурьяна, и услышать овации восхищенного электропоезда – с жёлтыми глазами-окнами, проносящегося к далекому морю.

Наверное, некоторые мне скажут: «Зачем весь этот долгий путь, когда можно сесть на такси?» Конечно можно, только там, за мостом, вы ничего не увидите, потому что будет ещё светло.

Девчонке, которая умеет летать

Ты ничего не бойся. С тобой никогда ничего не случится. Потому что у тебя два сердца. Если в воздухе одно вдруг замрёт, то рядом забьётся второе.

Одно из них дала тебе твоя мать.

Она смогла это сделать потому, что девятнадцать лет назад сумела полюбить. Ты не смейся, это очень трудно – полюбить.

А второе – дал тебе я. Носи его в своей груди и ничего не бойся.

Они рядом, если одно замрёт, то рядом забьётся второе.

Только ты за меня не волнуйся, мне легко и прекрасно идти по земле.

Сердце (В Ереване)

К художнику пришла старость. Стало болеть сердце. И однажды он вышел из дома, и, прищурив на солнце глаза, пошёл к своему другу каменщику.

– Здравствуй, мастер, – сказал художник, – мы дружим с тобой много лет и мы многое знаем, ты – о камне, я – о человеческом сердце. Людские сердца – разные. Бывают чистые, как горный хрусталь, бывают лучистые, как рубин, или твёрдые, как алмаз, или нежные, как малахит. Я знаю, есть и другие: пустые, как мелкая галька, или шершавые, как пемза. Скажи мне мастер, из какого камня – моё?..

Каменщик раскурил трубку и ответил:

– Твоё сердце – из туфа. Туф даёт людям тепло, но он ранимый, мягкий, и все невзгоды жизни оставляют на нём свои следы. Туф – это камень для тебя, для художника.

Они долго глядели на раскинувшийся перед ними прекрасный туфовый город, хранящий в себе сердца многих поколений его создателей – каменщиков и художников.

Сила искусства

Умирал старый жонглёр Войцеховский. Да, в обычной гостинице, на обыкновенной койке, рядом с обыкновенной больницей, которая была занята своими больничными делами и поэтому ей не было никакого дела до старого Войцеховского. А умирал не кто-нибудь, а сам «Король трёх зонтов»…

Чему удивляться? Разве не в провинциальной гостинице умерли Фредерик Леметр, Орленев, Сальвини?

Войцеховский был Королем трёх зонтов.

И он умирал.

Одесса плакала.

У кровати Войцеховского стояли его близкие: Васька-«каучук», «Митрич» и Веников-«сатира» («Митрич» – помесь сенбернара с лайкой).

И вдруг Ваську и Митрича осенила идея. Они бросились по соседним номерам и вскоре принесли три разноцветных зонтика. Мы положили их перед Вацеком.

Вацек увидел зонтики, и у него навернулись на глаза слёзы. Потом он тихо встал, посмотрел вдаль и сказал: «Рано хороните Войцеховского, Короля трёх зонтов, рано!» И пошёл в душевую. Все облегченно вздохнули, Митрич залаял, а Васька побежал за пивом…

Да, сила искусства – великая сила!

Соседи

Ах, как осуждали художника соседи! Они говорили: «Он такой талантливый! Но он пьёт; пьян каждый день».

И никто из соседей не знал, что у художника в доме давно уже в кувшине для вина – простая ключевая вода. И что эту воду приносит ему та, которую он любит.

Я заходил в его всегда открытый дом, пил воду из того кувшина и, покачиваясь, хмельной и печальный возвращался домой. Почему я хмелел? Наверное, это была всё-таки не простая вода. Или тому виной глаза девушки, которая так любит художника, глаза цвета горной фиалки?

Бедная моя голова кружится, кружится, а соседи художника что-то говорят уже и обо мне. Ну и пусть!

Не обижайте человека

Зря, просто так обижать человека не надо. Потому что это очень опасно. А вдруг он Моцарт? К тому же ещё не успевший ничего написать, даже «Турецкий марш». Вы его обидите – он и вовсе ничего не напишет. Не напишет один, потом другой, и на свете будет меньше прекрасной музыки, меньше светлых чувств и мыслей, а значит, и меньше хороших людей.

Конечно, иного можно и обидеть, ведь не каждый человек – Моцарт, и всё же не надо: а вдруг?

Не обижайте человека, не надо.

Вы такие же, как он.

Берегите друг друга, люди!

Фонтаны

По утрам в большом осеннем парке я встречал человека, который подстригал фонтаны. У него были большие мокрые ножницы, деревянная расчёска и кожаный фартук.

Он ходил вдоль фонтанов, которых в парке было очень много, и подрезал ножницами водяные струи. От этого уровень воды не менялся, но ещё удивительнее было то, что старого человека такая безрезультатность не огорчала.

И однажды я его спросил:

– Почему вы выбрали такую странную профессию?

Он подумал и, прищурив глаза, сказал: