Цирк зажигает огни

А пока, завершая разговор о цирке на киноэкране, не могу не вернуться к поставленному выше вопросу о взлёте цирковой темы в середине пятидесятых годов. Несомненно одно: цирк дарит раскованность, зрелищность, смелость. Именно этих качеств большинству кинолент конца сороковых – начала пятидесятых как раз-то не хватало! Устал зритель и от прямолинейно решаемой производственной темы, а тут вроде и производство есть, и даже профсоюзное собрание, но уж больно всё необычно, по цирковому: даже президиум сидит на арене, а члены профсоюза – на зрительских местах. Это я припоминаю для вас сцену собрания, на котором разоблачается алчность и грубость Кузьмы, то есть Казимира Алмазова, дрессировщика тигров в блистательном исполнении Сергея Филиппова. Когда я писал творческий портрет Сергея Николаевича «В зеркале ста ролей», то не раз спрашивал этого снайпера комедийного эпизода, чем та или иная лента запомнилась, чем полюбилась. О фильме «Укротительница тигров» «Казимир Алмазов» вспоминал неизменно с удовольствием: «С тех самых съёмочных дней я лучше узнал и по-настоящему полюбил цирковое искусство. Мне оно так близко – ведь я тоже эксцентрик, был мимом, в юности готовился стать артистом балета. А с тигром Пуршем мы просто-напросто крепко подружились. Это был мой самый верный и прямодушный партнёр…».

Но не только в таком шутливом тоне вели мы разговор о цирковой теме в литературе и киноискусстве. Когда речь зашла о ленфильмовской киноленте «Мистер Икс», Сергей Николаевич, постоянно удерживающий нашу беседу в рамках комедийных жанров, вдруг как-то неожиданно загрустил и промолвил: «Да, в “Мистере Икс” немало отличных комедийных решений и лирическая тема хорошо решена, но мне лично ближе всего ария самого Мистера Икса, соответственно, Георга Отса, о судьбе артиста… Ну, можно, конечно, сказать только о конкретном времени, стране, что, мол, так может быть только в капстране, а у нас, мол, никогда… Но если вдуматься, то эта ария – о каждом цирковом артисте, о каждом артисте вообще, о каждом деятеле литературы и искусства, если он именно деятель, а не делатель!»

Вообще, надо сказать, о Филиппове существует неверное мнение как о балагуре, сатирике, мрачном шутнике и остряке. Он был и лиричным, и очень ранимым, и весьма начитанным человеком. Это я могу подтвердить, ибо не раз бывал в гостях в доме у него и его супруги – известной детской писательницы и артистки в прошлом Антонины Георгиевны Голубевой.

«Нет, нет, прежде чем продолжить спор, я прошу вспомнить текст этой превосходной арии. Ая этот текст знаю наизусть!» – и Сергей Николаевич воспроизвёл тут же внутренний монолог Мистера Икса.

Когда мы слушаем Отса, его неповторимый баритон, когда слушаем музыку Кальмана, то текст, к сожалению, отходит на второй план даже для вдумчивого зрителя… Вдумаемся в этот текст. Только ли о цирке он? Нет! Творческий человек вне зависимости от особенностей своей биографии всегда остро чувствует своё одиночество, и чем значительнее талант, тем острее такая горесть. Вот писатель откладывает в сторону перо, живописец бросает кисть, кинематографист покидает павильон, театральный актёр – сцену, цирковой – арену… Очень трудно войти в творческое состояние, ещё труднее из него выйти! Леонид Енгибаров, например, очень любил просто посидеть в гримёрной, один, чтобы побыть с самим собой наедине.

Да, не только о своей биографии пел самому себе Мистер Икс. Он о каждом из нас пел, а нам, может быть, смелости не хватает так прямо о себе сказать…

Ну, конечно, есть близкие люди, есть друзья, а у дрессировщиков – и их любимые звери. Им порою можно такое доверить, что и человеку-то самому дорогому не скажешь. Александр Бартэн в очерке «Ещё о львах, на этот раз – морских» поведал нам об одном из последних выступлений Владимира Леонидовича Дурова в Ленинградском цирке. Не могу не процитировать полностью эту взволновавшую меня до глубины души сцену: «Как-то придя в цирк рано утром, я застал Владимира Леонидовича на манеже вместе с Пашей. Они стояли в обнимку. Дуров прижимал к себе литое тело льва, а тот обеими ластами льнул к своему покровителю. И глаз с него не сводил, – очень выразительных, очень преданных.

– Так-то! Так-то, дружочек мой ненаглядный! – проговорил наконец Дуров. – Жаль, прочесть не можешь, что про меня в газетах пишут. Пишут, стар становлюсь. Верно, что стар… Жить-то без меня как будешь?

Паша с той же пристальностью вглядывался в Дурова – так, будто понимал его слова. Затем не то вздохнув, не то всхлипнув, ещё выше задрал голову и жёстким усом щекотнул морщинистую щёку своего учителя.

– Жить-то как будешь без меня? – вторично, с волнением в голосе спросил Дуров.

На этот раз Паша заскулил, дрожь пробежала по чёрному телу.