Цитадель

Он, все же, попытался бороться, просто ради самой борьбы. Но стоило ему принять соответствующую позу, как он получил удар дубинкой по плечам. Подняв налившиеся болью глаза, он увидел над собой коренастого одноглазого мужчину, по имени Сибр. Он был главным в тюрьме. Это он делил между заключенными крохи работы и капли баланды, которая готовилось в чадящей печи.

— Недаром меня предупреждали, чтобы я внимательно за тобой посматривал.

— Я не сделал ничего плохого.

Сибр повертел в руках свою палку.

— Не знаю, как это называется, но делать этого больше не смей. Ты понял меня?

Сибр отошел, прихрамывая. Помимо выбитого глаза, у него была сильно повреждена нога. Подойдя к котлу, в котором варилась пища и посмотрев внутрь, он крикнул кому-то из своих помощников, что можно выводить прокаженных.

— Обед готов!

Анаэль остался сидеть, прислонившись к шероховатой стене, в жалкой тени, создаваемой ею. Боль от удара палкой прошла, оставив после себя тупое серое безразличие. Безразлично, он наблюдал за тем, как отворяются ворота в торце каменного сарая и оттуда медленно, как видения из страшных снов, появляются, слепнущие от солнечного, света куски гниющего мяса, уже мало напоминающие человека. Когда месяц назад, он увидел это шествие впервые, он содрогнулся и попытался отползти как можно дальше от того места, где они принимали пищу. Теперь ему было все равно.

Тяжело, хрипло, грязно дыша, прокаженные столпились возле кашевара. Получив свою порцию, они рассаживались прямо на солнцепеке. Прием пищи был одной из немногих возможностей побыть на свежем воздухе, поэтому ели они медленно и никто, даже Сибр не пытался их подгонять. Это было бесполезно.

Анаэль увидел, что к нему направляется со своей миской один из прокаженных, причем особенно страшный на вид. Он приблизился, затрудненно передвигая ноги, и сел рядом, прислонившись спиной к стене. Еще, наверное, неделю назад бывший ассасин, ругаясь, отсел бы подальше — подобное соседство могло лишь отбить аппетит. Непрошеный сосед был лыс, голова его была изъязвлена, как голова Иова, вместо верхней губы висели зеленоватого вида ошметки. Пальцы левой руки были лишены одной из фаланг. Он держал свою миску обеими руками и отхлебывал раскаленное варево, сладострастно постанывая. Анаэль отвернулся.

— Послушай, — сказал вдруг сосед, — послушай, ты хочешь стать прокаженным?

На жутком солнцепеке реакция Анаэля замедлилась, он не сразу сообразил, что нужно ответить на подобный вопрос. Беспалый еще отхлебнул своего супа.

— На время, — добавил он, после глотка.

У Анаэля не было сил разозлиться.

— Я не понимаю тебя, — вяло сказал он.

— Я выбрал тебя.

Анаэль демонстративно сплюнул. Беспалый не счел нужным на это обидеться.

— Скоро, кажется, умру. А может и нет. Знаю одну тайну. Очень большую. Не хочется делиться с могилой.

— Какую тайну? — недовольным голосом задал Анаэль риторический вопрос.

— Все! — заорал Сибр. — Все! Прокаженные — под замок, под замок!

Беспалый допил свое пойло, наклонился к уху Анаэля и прошептал, плюясь сквозь ошметки верхней губы:

— Я король Иерусалимский.

Разумеется, Анаэль решил, что этот старик просто-напросто повредился в рассудке. Это легко было понять — возраст, жара, проказа. И он отмахнулся было от этого отвратительного и нелепого видения. Но, на следующий день, старик снова осторожно к нему подсел.

— Я не сошел о ума. Стань прокаженным.

И тут же отошел. Анаэль успел посмотреть ему в глаза, взгляд их показался ему осмысленным и уверенным. Несколько дней после этого, он наблюдал за стариком во время кратковременных трапез. Конечно, болезнь накладывает свой отпечаток на любого, особенно если это такая болезнь, как лепра, но с другой стороны, что бы с человеком не случилось, какие-то черты себя прежнего, он сохраняет в любых обстоятельствах. По многим мелким деталям поведения, походки, по строю и тону речи этого старика, Анаэль заключил для себя, что тот скорее всего принадлежал раньше к обществу людей благородных и был франком, а не азиатом. Старик, конечно, догадывался, что за ним наблюдают, но не подходил и избегал встречаться с Анаэлем взглядами.

Анаэль не мог не задаваться мыслью, что именно за тайну может скрывать этот человек, называющийся так звучно — король Иерусалимский. И зачем ему нужно, чтобы Анаэль стал прокаженным? Может быть там, в бараке, имеется какое-то доказательство, что его столь громадные притязания не вполне беспочвенны? И почему, он решил но откровенничать именно с ним из полусотни имеющихся здесь преступников?

Но даже если он прав, продолжал рассуждать Анаэль, если он даже и король Иерусалимский, чего конечно не может быть, так вот если он даже и прав, то какую пользу бывший ассасин сможет извлечь для себя из владения его тайной? Тем более находясь здесь, за двумя кругами стен, да еще под замком в бараке, набитом прокаженными.