Цитадель

Пускай на троне Иерусалима сидит самозванец, стало быть это угодно кому-то, неким немалым силам. Выступить против них на стороне, изувеченного проказой, старика — не самая завидная роль. Можно попробовать, обратиться с этими ценнейшими сведениями к другим силам, противникам царствующего самозванца — их не может не быть, но где их тут отыскать, на пыльном, выжженном солнцем дворе?

На некоторое время Анаэль совершенно успокаивался, но потом что-то начинало шевелиться в груди. Так что — остаться в стороне, пройти мимо такой возможности? И было бы что терять, и из чего выбирать. Правда и то, что эта «возможность» сильно смахивает на обыкновенное самоубийство. Но не самоубийство ли это тихое угасание под надзором одноглазого Сибра, возле уныло чадящей печи на берегу Мертвого моря?

Несколько дней эти сомнения изводили Анаэля. Он очень остро осознал, что находясь на самом, казалось бы, дне жизни, стоя по уши в дерьме безысходности, он имеет то, что можно потерять — право не быть прокаженным.

Через неделю, старик снова подошел к нему.

— Я не привык ждать. Не хочешь — прощай. Как стать прокаженным научу. — Голос старика звучал требовательно и твердо.

Раздумывать долго Анаэлю не пришлось.

Вечером того же дня, Сибр застал одного итальянца за разглядыванием каких-то пятен у себя под мышками. Тут же был вызван монастырский костоправ, и вскоре уже волокли воющего бедолагу к воротам внутреннего тюремного лепрозория.

Наблюдая за этой сценой, Анаэль принял решение. Надо оттолкнуться от дна, это умнее, чем всю жизнь барахтаться на глубине без шанса оказаться на поверхности.

Он подошел к Сибру, тот беседовал с лекарем, сидя на лавке перед кухней, и сказал, что тоже, кажется, болен.

— Что-о?! — беседующие воззрились на него с не скрываемым удивлением.

— Я болен, — повторил Анаэль и показал им голени своих ног. На них, время от времени, появлялась какая-то сыпь и сейчас она как раз имела место.

Лекарь, покряхтывая от любопытства и прилившей к голове крови, осмотрел предъявленные раны.

— Ну, что? — поинтересовался нетерпеливый Сибр.

Его вполне бы устроило переселение этого странного типа из его барака в соседний — меньше хлопот.

Костоправ выглядел несколько смущенным.

— Не знаю, — сказал он, — язвы, конечно, есть, но…

— Да ноги — это что, — заорал Сибр, — ты на рожу его посмотри! Как его раньше не запихнули в прокаженный сарай!

— Да, лицо тоже чего-то… — лекарь продолжал проявлять нерешительность.

— Он же сам говорит, что болен! — настаивал Сибр. — Я уже пять лет здесь и впервые вижу, чтобы человек сам просился к прокаженным.

— Вот именно, — пробормотал врач.

Надсмотрщик встал, охватил правой рукою Анаэля за подбородок. Повертел его из стороны в сторону и убежденно заявил:

— Лепра.

Лекарь перекрестился, пожал плечами и стал шептать, подходящую к случаю, молитву. Надсмотрщик оценил это как согласие и кликнул своих помощников. Препровождение новопрокаженного в обитель собратьев по несчастью, Сибр сопроводил рядом замечаний, высказанных весьма громким голосом. Они имели цель сообщить всем желающим услышать, до какой степени он считает каменную пещеру, набитую вонючим мясом, подходящим местом для этого типа с пятнистым лицом. Во время извержения этих потоков сквернословия лекарь продолжал молиться и крестился все истовее.

Все оказалось даже хуже, чем Анаэль предполагал. Внутри сарай лепрозория был разделен узкими переборками. Таким образом образовалось два ряда небольших стойл. Левый ряд был утоплен в камень скалы, в отделениях правого ряда — не во всех, — имелись небольшие окошки под самым потолком. Подоконники были устроены таким образом, что даже при всем желании можно было наблюдать лишь бледно-голубое небо Палестины. Оказалось, что сладковатый запах, витавший над всею территорией «нижних пещер», истекает именно из стен этого сарая. До трети находящихся здесь больных давно утратили возможность передвигаться и разлагались заживо, лишенные самого минимального ухода. Пищу им приносили наиболее сердобольные из ходящих узников. Умерших никто не хоронил, трупы вытаскивали крючьями из сарая и выбрасывали на свалку. Тюремный лепрозорий был местом, где все делалось для того, чтобы побыстрее умертвить заключенных-пациентов. Подстилки не менялись годами и кишели целыми роями насекомых. Ничего подобного не было даже в загоне для рабов в Агаддине. Келью же свою, рядом с комнатами господина де Шастеле, Анаэль вполне мог сравнить с жилищем ангела в райских кущах.

Появление новичка в темной и вонючей дыре не произвело на старожилов никакого впечатления. Те, кто еще сохранил более менее человеческое отношение к жизни, воспринял расширение своих рядов, как проявление божеской справедливости. В том смысле, что не им одним страдать, и что ходящие по площадям мира, питающиеся на серебре и злате, здоровые и веселые, являются таковыми лишь до времени, и стрела их проказы уже, может быть, находиться в пути. Те же, кто мог воспринимать окружающее только на животном уровне, не отреагировали на явление Анаэля никак, ибо им не стало ни холоднее, ни больнее.