Цитадель души моей

— Сделать человека себе обязанным — далеко не лучший способ завоевать его расположение. Я бы даже сказал — вообще не способ. А вот если сделаешь так, чтобы человек тебе помог, помог не по твоей просьбе, а по своему желанию и вдобавок — бескорыстно (как он сам думает), вот тогда он станет тебе если не другом, то добрым знакомым — наверняка. Всякому, даже самому плохому человеку, приятно думать о себе лучше, чем есть на самом деле. И если ты ему так думать поспособствуешь, тогда он к тебе проникнется.

Поскучнел Гез, глаза прячет.

— Как-то это… неблагородно, — пробурчал.

Я сдержал удивленный смешок. Недавний раб рассуждает о благородстве? Хотя, почему бы и нет?

— Благородство — слишком большая роскошь для егеря. Особенно для лейтенанта.

— Почему? — удивляется Гез.

— Потому что субординации у нас, как таковой, нет. И мне мало просто приказать егерю что-то сделать, мне надо приказать ему так, чтобы он сам захотел сделать то, что я приказал. Тут уже без кой-какого знания людской природы и, сопутствующей оному знанию, игры на тайных струнах души — не обойтись.

Молчит Гез, но явно уже не ответ мой обдумывает, а на что-то другое переключился. А потом, как бы, между прочим, спрашивает:

— А скажи, Шелест, у гиттона какие слабые места есть? — и настолько старательно при этом невнимательность изображает, что я аж подвох с его стороны заподозрил — не разыгрывает ли он меня.

— Зачем тебе? — я спрашиваю, — на гиттонов собрался?

— Нет, ты что! — натужно хихикает, — просто спросил. Надо же мне как-то твой опыт перенимать.

— Ну да, — говорю я, — опыт. Конечно. Да я что — мне не жалко. Тем более, что ответить тебе проще простого — нет у гиттона слабых мест. Одни сильные.

Лукавлю, конечно — все ж умом гиттоны не блещут, да и шустрыми их очень не назвать — но не без умысла лукавлю. Интересно мне, с чего это.

— Шутишь? — Гез смотрит на меня удивленно-испуганно, потом недоверчиво усмехается, — у всех бестий есть. У урсов есть, у вергов есть, а ведь и те, и другие — гиттонов сильнее.

Значит, и у них тоже должны быть. Ведь должны?

Я настораживаюсь. Похоже, дело тут серьезнее, чем мне попервоначалу показалось. А показалось мне, что Гез по дурости своей и неопытности с кем-то из егерей об заклад побился, что найдет ахиллесову пяту у гиттона. А потом сам в свитках не нашел и решил у меня спросить. Но вряд ли он из-за спора стал бы так переживать — вон, побледнел аж.

— Сколько тебе за бой пообещали?

— Триста драхм, — выпаливает Гез, поперхивается, пунцовеет и мотает головой:

— Нет, ты не думай, я даже не думал… но они говорят, это детеныш совсем, а что я за егерь, если детеныша самой слабой бестии одолеть не смогу… Феларгир вон… урса! А я? Еще и денег дадут, а деньги мне нужны.

— Зачем?

— Что? — Гез смотрит на меня непонимающе.

— Деньги тебе зачем?

— Ну… нужны, — уж не знаю, как ему это удается, но Гез краснеет еще сильнее.

— Дурак! — я отвешиваю ему подзатыльник. Не сдерживаясь, отвешиваю — от души. Гез летит на землю, вскакивает. Лицо у него злое и растерянное одновременно. Идущие по улице прохожие бросают на нас косые взгляды и ускоряют шаг.

— С кем из распорядителей о бое договорился?

— А зачем тебе? С кем надо!

— С кем?! — рычу я. Правую мою руку он блокирует локтем, но ладонь при этом у него оказывается прямо перед глазами и мою левую руку он просто не видит. А зря. Ох и фингал у него будет завтра — на пол-морды. У него рожа и так подраспухшая, но, думаю, разницу он уже почувствовал — чем профессионал от любителя отличается.

— С кем?!!

— С Пларком! — он снова вскакивает, но теперь предусмотрительно держится подальше от меня, — Шелест, ты чего? Мне никто не говорил, что я не могу в боях участвовать! И что такого? Ведь однажды мне придется в лесу с бестией повстречаться и там тебя поблизости может и не оказаться.

— Залог оставил?

— Тридцать драхм…

— Вдвойне дурак.

— Он пятьдесят просил, но у меня столько не было.

— С Пларком я поговорю. Вернет он тебе деньги.

Гез наклоняет голову, прищуривается. Морщится недовольно, скулу щупает.

— А я не хочу, — твердо и даже с вызовом говорит он, — не хочу, чтобы ты забирал у него мои деньги. Потому что это — мое решение. Я хочу драться с гиттоном. И буду с ним драться.

Ты мне не отец, и не можешь запретить мне распоряжаться своей жизнью так, как я захочу.

Вот как? Волчонок показывает зубки. Давно пора, а то как он сегодня расклеился, так я уж беспокоиться начал — выйдет ли из него толк вообще.

— Ну что ж. Возможно, ты прав. Послушай меня, что я скажу, а потом — если потом ты не изменишь своего решения — иди, дерись. Я не стану тебя удерживать — потому что если ты все же пойдешь на арену, это будет означать, что из тебя все равно никакого толку бы не вышло. Значит, и жалеть нечего.

Вздрагивает слегка Гез — хорошо я его зацепил — хмурится, проблеск мысли в глазах появился. А мне того и надо — сбить с него этот раж, который он сам же себе и нагнал.

— Скажи-ка мне для начала, с чего ты решил, что гиттоны — самые слабые из бестий?

— Да ты сам говорил!

— Я?!