Цитадель Гипонерос

Не прерывая разговора, великий инквизитор проник в мозг кардинала д’Эсгува и начал свою деликатную работу стирания. Теперь он, связанный с основным массивом данных матричного чана, превратился в канал, по которому текла тончайшая контра-энергия Гипонероса. Если ментальный допрос или казнь он мог провести совершенно самостоятельно, как и любой скаит из высших эшелонов (термин «высший эшелон», заимствованный у человечества, в отношении скаита подразумевал повышенную сложность в производстве особи и ее успешность), то стирание требовало активного участия искушенных спор-властителей. Убить человека (или, что означало то же самое, отделить его дух от телесной оболочки) было относительно легким делом, поскольку человеческое тело предполагало множество уязвимых мест, множество брешей; но чтобы обескровить источник его мыслей, другими словами — убить его разум, требовалось задействовать всю сокрушительную мощь Несотворенного. Придворные и кардиналы Сиракузы прозвали эти постепенные покушения на их собственную независимость «зародышами» или «имплантатами» (любви, дружбы, шпионажа…), но в действительности им следовало бы говорить о спланированном заглушении. Действия Гипонероса не оставляли места случаю, и люди, даже не осознавая того, уходили в ничто, откуда им не суждено было вернуться никогда. Следовало только позаботиться о том, чтобы нейтрализовать таких людей, как Оники Кай и ее сын, помешать им объединиться с другими существами-истоками и восстановить живой хор творения.

У кардинала возникло неприятное ощущение — его голову будто бы пронизал холодный сквознячок. Это продлилось всего лишь долю секунды, словно пробежала мимолетная мысль, и он вдруг спохватился: что же он делает на этой пристани? Вокруг него, между клеток, внутри которых сидели гигантские животные, небольшими группками стояли и болтали одетые в кожу люди. Он вспомнил, что он — губернатор Эфрена, планеты, полностью покрытой коралловым щитом, а скаит Гипонероса, неподвижно стоящий рядом с ним, — ментальный инквизитор. Охваченный кратким, но сильным приступом страха, кардинал поискал взглядом мыслехранителей. Вид двух белых бурнусов, обшитых красной каймой и продуваемых морским бризом, его успокоил. Проснулись мучительный голод и жажда, а от необычного для этого времени дня желания вздремнуть начали занемевать конечности.

— Нет смысла ждать, Ваше Преосвященство, — сказал Ксафокс.

— Принимайте все полномочия, — промямлил кардинал. — Вы лучше, чем я, годитесь для такой работы.

Он понятия не имел, что за работу сам имел в виду, но твердо знал, что может полностью полагаться на скаитов Гипонероса — негуманоидов, непоколебимых и преданных своему делу. А кроме того — он торопился перекусить и отдохнуть.

В сопровождении своих защитников и ошеломленного личного секретаря д’Эсгув отправился походкой сомнамбулы в сторону крейцианского храма, прежнего особняка кого-то из буржуа, возведенного на холме из черного кварца, который возвышался над гаванью Коралиона. Полицейское оцепление и зеваки молча расступились, пропуская его.

— Странный тип, — пробурчал укротитель. — Постоянства в голове — что у продажной женщины…

Через три часа принялись открывать клетки змееловов. Силы правопорядка заранее разогнали любопытную толпу, а в синий свет Ксати Му вплелись багровые лучи Тау Ксир. Чтобы привести перевозбудившихся животных в чувство, у дрессировщиков ушло немало долгих минут. Треск бичей, шум крыльев, скрежет когтей о кварцевую брусчатку и пронзительный визг сливались в оглушительную симфонию. Затем серпентеры один за другим успокаивались, послушно устраивались рядом со своим укротителем и выражали сдерживаемое нетерпение лишь мощными ударами лапы или клюва о землю.

Когда спокойствие было полностью восстановлено, представитель серпентье подошел к Ксафоксу.

— Наши звери готовы, сударь.

— Чего вы ждете, чтобы послать их в кораллы?

— Вашего сигнала!