Цицерон

Эту странную историю толкуют на все лады. Много говорят о стоических и платонических идеях Катона, о его взглядах на дружбу. Однако как-то забывают, что в этой истории были три действующих лица — кроме Гортензия и Катона была еще Марция. Римская женщина пользовалась почти неограниченной свободой, в частности, правом развода. И вдруг ее дарят, как турецкую наложницу! Мы могли бы ожидать, что Марция, узнав о философском решении обоих друзей, швырнет в них чем-нибудь тяжелым, бросит в лицо мужу обручальное кольцо и гордо удалится. Ничего подобного! Она кротко выслушала обоих мудрецов и, смиренно опустив глаза, объявила, что готова пожертвовать собой и переселиться к Гортензию. В этом есть что-то подозрительное!

Я думаю, она сделала то, что хотела сделать. А так как не слышно, чтобы она была фанатичным философом, то очевидно, что у нее были совсем другие причины. Что, если Марция и Гортензий давно полюбили друг друга? Любовь эта поставила Гортензия в самое щекотливое положение. Он не мог завести роман за спиной мужа, не мог увести его жену — ведь муж был Катон, перед которым он благоговел. Конечно, он мог бы прийти к другу и во всем ему признаться. Наверняка Катон бы простил обоих. Но изворотливый ум Гортензия придумал гораздо более красивый выход. И он сыграл эту сцену так, как мог сыграть ее только великий актер.

Принял ли Катон все происходящее за чистую монету или он понял все? Этого мы никогда не узнаем. Мы знаем лишь, что повел он себя так, как будто ни о чем не догадывался. Он сам передал жену другу, который, кстати, был старше его на 20 лет. Между прочим, речь уже не шла о том, чтобы вернуть Марцию, если она родит ребенка. Об этом Гортензий на радостях забыл. Страдал ли Катон? Никто не знает, ибо люди не понимали, «сколько мягкости и нежности было в этом непоколебимом и суровом человеке» (Plut. Cat. min., 11).

Но все-таки Катон никогда не был одиноким. Во-первых, у него была большая семья. Дом его буквально был полон женщин: жена, дочери, племянницы, росшие у него в доме, сестры. Сестры эти (во всяком случае две из них) были удивительно беспутны, и вокруг них то и дело вспыхивали безобразные скандалы. С одной из них муж развелся, заявив, что терпел ее столько времени только потому, что она сестра Катона. Странно, что Катон, этот строгий моралист, ни словом не упрекнул сестру и поселил ее в своем доме. Эта была шумная экспансивная компания, которая плохо ладила между собой. «По-видимому, вообще вся женская половина семьи доставляла Катону одни неприятности», — говорит Плутарх (Cat. min., 24). Но он не прав. Катон любил этих крикливых, беспутных женщин. И они любили его. Когда началась гражданская война, Катон поразил всех. Он прибыл в лагерь вместе с сестрой и ее малым ребенком. Катон говорил, что ему не на кого ее оставить. И когда римляне услышали, как эта женщина, которую они считали пропащей, твердит, что не может оставить Катона, что боится за него, что ему нужен уход, нужен режим, что он вечно забывает о самом для себя необходимом, они невольно призадумались и решили, что в ней ошибались (Cat. min., 54).

Кроме того, у Катона было множество друзей. Где бы он ни появлялся, окружающие пылко к нему привязывались. В армии он был простым офицером, не совершил ровно никаких подвигов, но, когда настал день отъезда, произошло нечто удивительное. Чуть не все войско выбежало провожать Катона. Все рыдали навзрыд, и Катон буквально переходил из рук в руки — каждый сжимал его в объятиях, плакал и осыпал поцелуями (Cat. min., 12). Друзья дневали и ночевали в его доме. По первой просьбе он готов был отдать им последнее. А они доходили до такой бесцеремонности, что порой, даже не спросясь хозяина, тащили закладывать его вещи. В результате все наследство, которое получил Катон, ушло друзьям. Но он никогда не сердился (Ibid., 10; 54). Беседа с друзьями была главным удовольствием его жизни. Он просиживал целые ночи в бессонных спорах. Очень любил он также заниматься спортом и особенно обожал пешие прогулки. Он продолжал говорить и спорить и так увлекался, что мог пройти хоть десять часов подряд. Поэтому приятели зачастую сопровождали его верхом. Катона это не смущало. Он подходил то к одному, то к другому, клал руку на седло и, идя рядом с лошадью, продолжал говорить. Он был силен и ловок, двигался легко и быстро, реакцию же имел мгновенную. На Ростры, чтобы произнести речь, он, по словам Цицерона, просто «взлетал».

В детстве Катон ненавидел школу. Но в юности страстно стремился к знаниям. Особенно он любил философию и никогда не расставался с томиком Платона. Он сделался так учен, что мог переспорить в диспуте прославленных греческих философов (Cat. min., 10). Читал он непрерывно — дома, на Форуме, в Курии его всегда видели уткнувшимся в книгу.