Цицианов

Если в стратегических установках особых изъянов не обнаруживается, то в области тактики правительство позволяло себе много несбыточных фантазий. Неадекватное восприятие кавказских реальностей в столице выливалось в две формы. Во-первых, правительство часто предлагало пути решения проблем, никак не вязавшиеся с реальными. Во-вторых, даже при разумном планировании допускались просчеты, выражавшиеся в многократной недооценке требующихся финансовых средств, военной силы и, главное, времени. А.Р. Воронцов и В.П. Кочубей в 1801 году намеревались обеспечить безопасность Грузии несколькими батальонами; А.П. Ермолов в 1820 году собирался за несколько месяцев сломить сопротивление горцев двумя дивизиями; И.Ф. Паскевич предложил покорить весь Северный Кавказ с помощью войск, «освободившихся» после заключения мира с Турцией и Персией в 1829 году. Вместо того чтобы идти из Армении прямо в Россию, предлагалось «по пути» за три-четыре месяца умиротворить Дагестан, Чечню и Адыгею. Николаю I в 1844 году показались абсурдными требования очередного кавказского главнокомандующего прислать дополнительные подкрепления, а еще через пару лет ему пришлось отправить в Дагестан почти вдвое больший корпус. Есть основания полагать, что злую шутку с имперским правительством и высшим военным руководством сыграли тогдашние «картографические» представления о пространстве. Протяженность Грузинского царства с запада на восток не превышала 130 верст, с севера на юг — 100 верст. Это было меньше, чем Санкт-Петербургская губерния! Да и весь непокорный Кавказ был просто пятнышком на огромной карте империи, раскинувшейся от Польши до Аляски! На бумаге маршрут от Баку до Тифлиса составлял чуть более 400 верст. Что это за даль такая для русского солдата, ходившего от Выборга до Кишинева или от Москвы до Берлина? Там-то было пять раз по столько! В Петербурге до середины XIX века никак не могли понять, что платить за кавказский «золотник» придется куда как большую цену, чем это представлялось в 1801 году.

Отсутствие в высших эшелонах российской власти идей обустройства Кавказа, которые можно было бы с успехом применить на практике, объясняется не скудоумием обитателей столичных канцелярий, а спецификой опыта управления национальными окраинами империи. К 1801 году столичные чиновники уже кое-что понимали в финляндских, прибалтийских и польских делах, но на западных рубежах ситуация была совершенно иной. Внешнеполитическая доктрина России к XVIII веку была ориентирована в основном на запад. Собирание русских земель в XVI—XVII веках выглядело как возвращение под сень двуглавого орла прежде всего территорий с православным населением, находившихся во владении польско-литовских государей, а также отвоевание новгородских уездов, уступленных Швеции в период Смуты. Включение России в число великих держав при Петре Великом только усилило европейскую ориентацию страны. Люди, принимавшие в Санкт-Петербурге важные политические решения, знали о западном мире гораздо больше, чем о мире восточном. Это понятно — и трон российский окружали многие выходцы из Европы, и на самом троне таковые сиживали. Для многих представителей российской политической элиты немецкий и французский языки были родными. А кто в Зимнем дворце говорил по-грузински? По-армянски? По-турецки? На запад Россия двигалась с открытыми глазами, на восток — на ощупь. Очень смутные представления о Кавказе были и у глав государства, и у глав ведомств. Немногим лучше обстояло дело с компетентностью лиц, назначаемых на руководящие должности в этом крае. Это было движение в неком тумане, который так и просится, чтобы его назвали «горным».

Поскольку в столице России не расставались с надеждой переориентировать восточную торговлю на трассу Волга—Нева, Александр I поручил Цицианову приложить все усилия к скорейшему закреплению за Россией Баку и устройству нового торгового пути, соединяющего Каспийское море с Черным. Однако свои предначертания самодержец не подкрепил отправкой дополнительных воинских контингентов, хотя Цицианов ясно указал, что для удержания под контролем Имеретии и Мингрелии необходимо как минимум два пехотных полка. Поскольку приоритетным для главнокомандующего был поход на Гянджу, прибывшие из России 15-й егерский и Севастопольский мушкетерский полки были посланы на восток.

* * *