Цивилизации

Если мы не научимся жить в «мультицивилизованном мире» (см. выше, с. 38), нам грозит перспектива «цивилизационных войн»[1180]. Европа — самое подходящее место, где их можно вообразить по линии деления «Восток» — «Запад», христианство и ислам. Стена разрушена, но Шалтай-Болтай уцелел. Озорной «глава буянов»[1181] со все большей свободой бродит по Европе, усаживается на новые или возрожденные преграды в, казалось бы, забытых местах и провозглашает непредвиденные конфликты. После падения стены стало труднее предсказывать войны и гораздо труднее обеспечивать мир. Мир после стены напоминает изображение в зеркале: многочисленные инверсии, искажения нормального; сосуществующие противоречия. Национальные государства проявляют противоположные тенденции к распаду и глобализации. «Модернизация» создает Grossraume[1182], напоминающее старые империи. Геополитика кажется подчиненной менталитету и самоопределениям, но кровь и земля остаются взаимно, несмываемо загрязненными: Дейтонские соглашения замешены на них. В них же выкапываются и заполняются массовые захоронения в Косово.

Кажется, что Берлинская стена была снесена лишь для того, чтобы создать ряд новых барьеров дальше на востоке. Исключение Турции и Советского Союза из европейских институтов можно понять и даже оправдать. Но это было ошибкой. Мирная Европа должна быть плюралистической Европой. Чтобы мир был прочным, он должен быть достаточно плюралистичным, чтобы включать и мусульман, и достаточно смелым, чтобы в него входило и большинство населения периферии. Если люди поверят в «столкновение цивилизаций», это пророчество обязательно осуществится. У России и Турции разные идентичности, и у каждой есть свои союзники: они по любым меркам — европейские государства, но не обязательно должны ими оставаться. И остальным европейцам придется винить только себя, если русские и турки решат взяться за правило: «если не можешь к ним присоединиться, побей их». Однажды это правило может превратиться в политику[1183].

Даже без войны цивилизации способны увянуть, утратив контакт с собственными традициями: недавние рассуждения сосредоточивались на том, что традиционные религии может изъесть мирская эрозия, или традиционное образование не устоит перед неконтролируемым воздействием новых информационных каналов, или традиционные общины не выдержат социальных перемен, или традиционная этика погибнет под натиском пугающего «прогресса» экспериментов в области генетики. Информационная технология, которую многие приветствуют как благо для человечества, другим представляется силой, растворяющей традиционные социальные связи. Исследования в области искусственного разума, призванные освободить человека от однообразного труда, лучше выполняемого машинами, вызвали у людей страх перед будущим, в котором ими будут руководить хозяева-роботы. Пионеры генетических экспериментов и искусственного разума одного поколения в другом становятся Франкенштейнами.

Ни один человек, хорошо осведомленный в этих областях, не склонен поддерживать подобные страхи: система социального обеспечения будет реформирована, чтобы справиться с демографическими переменами, или подкреплена воскрешением традиционных «семейных ценностей»; низший класс подкупят или задавят; мегагорода продолжат сокращаться до разумных размеров; информационные технологии дадут свои раскрепощающие плоды, от которых уже вкушают наиболее продвинутые пользователи; генетические исследования, возможно, и не создадут мир, в котором нам захочется жить, но смогут сделать его более устойчивым, остановив эволюцию и победив голод и болезни. Однако распространенные тревоги относительно будущего, вызванные быстрыми переменами, не просто порождение невежества. Они — симптомы действительно существующей серьезной проблемы, проблемы мира, захваченного «шоком будущего»[1184]. Люди, находящие изменения непереносимыми, становятся неудержимыми.

В результате возникает опасность, более серьезная, чем сознательный страх жертв. Ибо когда сознание неустойчиво из-за стремительных перемен и ставящих в тупик технологий, избиратели склоняются в сторону «недовольных людишек» и пророков порядка. Во все усложняющихся обществах, старающихся справиться с растущими ожиданиями, гигантскими коллективными проектами, ошеломляющими нарушениями демографического равновесия и пугающими внешними угрозами, порядок и социальный контроль начинают цениться выше свободы и прав личности. Устои общества подрывают моральная безответственность, сексуальная вседозволенность, отчужденность низшего класса, терроризм и рост преступности, и все это становится горючим для реванша тоталитаризма и религиозного фанатизма. Я жду консервативной нирваны, но меня преследует видение, которое я изложил в конце «Тысячелетия»[1185]: коммунисты и фашисты снова на улицах, они вцепились друг в друга, как клонированный твари из Парка юрского периода.