Цивилизация. Чем Запад отличается от остального мира

Во-вторых, главной заботой мыслителей Просвещения было не естественнонаучное знание, а то, что шотландский философ Давид Юм назвал “наукой о человеке”. В какой степени Просвещение имело отношение к науке, вопрос спорный. Эмпиризм, особенно во Франции, был непопулярен. Ученые xvii века желали знать, какова природа. Философов xviii века сильнее интересовало, каким может (или должно) быть общество. Выше мы цитировали суждение Монтескье о влиянии географии на политическую культуру Китая и Кенэ – о примате сельского хозяйства в экономической политике Китая, а также Смита – о том, что причиной застоя в Китае явилась недостаточно развитая внешняя торговля. При этом ни один из этих троих в Китае не бывал. Джон Локк и Клод Адриан Гельвеций соглашались в том, что человеческий разум напоминает чистую доску и формируется благодаря образованию и опыту. Ни у первого, ни у второго не было экспериментальных данных на этот счет. Их догадки – плоды раздумий и в значительной степени – чтения.

Просвещение легко побеждало суеверия, связанные с религией или метафизикой. Фридрих Великий в приведенной выше цитате кратко выразил то, что тоньше излагали Вольтер, Юм, Гиббон и другие. Сильнейшим оружием Просвещения была ирония – вспомним захватывающий рассказ Гиббона о раннем христианстве (том I, глава 15 “Истории упадка и разрушения Римской империи”) или повесть “Кандид”, где Вольтер осмеял тезис Лейбница “Все к лучшему в этом лучшем из миров”.

Но, возможно, крупнейшим достижением той эпохи стал анализ взаимодействия институтов гражданского общества (в “Теории моральных чувств”) и рыночной экономики (в “Богатстве народов”), предпринятый Адамом Смитом. В отличие от многих трудов того времени, обе эти работы опираются на наблюдения за шотландскими буржуа, за которыми Смит наблюдал всю жизнь. Но если “невидимая рука рынка” действовала в условиях общепринятой практики и взаимного доверия, то радикально настроенные франкоязычные философы бросали вызов не только государственной церкви, но и самому государству. Жан Жак Руссо в “Общественном договоре” (1762) усомнился в законности любой политической системы, не основанной на “общей воле”. Маркиз де Кондорсе подверг сомнению законность несвободного труда в “Размышлениях о рабстве негров” (1781). И если сам прусский король высмеивал христианство, то что мешало парижским писакам бранить своих короля и королеву? Влияние Просвещения простиралось очень широко: от разреженного воздуха кантовских высот разума до исторгавшего пасквили чрева Парижа, которые печатал, например, “Газетье куирассе” Шарля Тевено де Моранда. Даже Вольтера потрясли свирепые нападки де Моранда на правительство – это одна “из тех злобных работ, что доводят до исступления всех, от монарха до последнего гражданина”[197].

Ирония не вполне предугаданных революционных потрясений, вызванных Просвещением, заключалась в том, что оно было делом аристократов. Среди его лидеров были барон де Монтескье, маркиз де Мирабо, маркиз де Кондорсе, барон де Гольбах. Все философы более низкого происхождения в той или иной мере зависели от королевского или аристократического патронажа: Вольтер – от маркизы дю Шатле, Смит – от герцога Баклю, Шиллер – от герцога Вюртембергского, Дидро – от Екатерины Великой.

Фридрих Великий не только предоставлял интеллектуалам свободу от религиозных и других ограничений. Вольтер получил гораздо больше, нежели комнату в Сан-Суси. В июне 1740 года Фридрих, находясь под впечатлением от доказательства Мопертюи гипотезы Ньютона о том, что Земля есть сфера, сплюснутая на полюсах, пригласил француза в Берлин, чтобы помочь организовать прусский эквивалент Королевского общества. Проект оказался под угрозой срыва (когда Мопертюи, сопровождавший короля во время Первой Силезской войны, позорно попал в австрийский плен), однако в итоге был реализован[198]. В январе 1744 года Фридрих учредил Королевскую академию наук, объединившую Прусское королевское научное общество и открывшееся годом ранее негосударственное Берлинское литературное общество, и убедил Мопертюи занять пост президента академии – “самое большое завоевание в моей жизни”, как признавался король Вольтеру[199].

Фридрих, без сомнения, был оригинальным и серьезным мыслителем. Его “Анти-Макиавелли” – примечательно революционный документ[200]: