Цивилизация классической Европы

Что касается Мишеля Буве, он хорошо показывает на примере Троарна, что максимальная уязвимость ребенка приходится на период между вторым и шестым месяцем жизни. Перед смертностью трех первых недель медицина будет бессильна почти вплоть до XX века.

Обручения «по церковному разряду» с торжественным обменом обещаниями, формулой свадьбы, но в будущем освященные церковью и занесенные в приходской регистр, сходят на нет. Их вырождение завершилось в XVIII веке, и от них сохранилось лишь простое воспоминание, ритуал, лишенный смысла. В XVII веке, независимо от записи, весьма часто продолжают осуществляться настоящие обручения, отмечаемые за один, два, три месяца до свадьбы. Искусно использованный документальный материал Троарна на стыке Канской равнины и земли Ог позволил с точностью проследить от середины XVII до середины XVIII века кривую вырождения религиозного обряда обручения.

О чем это говорит? Ответить можно только гипотетически.

Это первый шаг к обмирщению практики бракосочетаний, реакция на растущие в XVI — начале XVIII века требования сексуальной аскетической морали. Исчезает обручение, но не подразумеваемое обязательство, не виртуальное соглашение семей и будущих супругов. Обязательство, если угодно, сговоренных подеревенски — вместо обрученных христианского Средневековья. Обязательство не освященное, которое можно взять назад без ущерба, испытание решений, испытание намерений и интересов. Свадьба начинается с момента мирского сближения, скрытого от ставшего слишком требовательным взгляда церкви. Прежде всего для удобства. В той мере, в какой действующая суровая теология брака постепенно моделировала каноническое право, обязательство на будущее приспосабливалось к обязательству в настоящем. Чтобы защитить обязательство обручения на будущее, каноническое право — нормандские приходские регистры нам это часто доказывают — возвело процедурную налоговую стену, разве что чуть менее высокую, чем свадебная.

Иначе обстояло дело на востоке Европы и, видимо, на севере, а также в Кастилии, где клир в XVIII веке громит преступные языческие пережитки, довольно трусливо именуемые добрачными вольностями. Любая мелкая провинция, любая социальная группа имела свой неписаный обычай. Средневековое гостеприимство замка предполагало исполнение дворовыми девушками весьма щекотливых обязанностей по отношению к проезжему гостю. От сеньора до вассала все в XVIII веке еще ощущают пережитки, почти всегда довольно слабые, менее символических древних прав. С этой точки зрения «Женитьба Фигаро» свидетельствует о довольно специфической форме сеньориальной реакции. Под строгим оком нового морального закона старая цивилизация, более согласная с требованиями инстинкта, завершает свое разложение. Эта эволюция будет способствовать утрате обрядом обручения своего старого содержания. Свадьбе предшествует отныне мирской сговор — изменение драматическое и скачкообразное. Классическая комедия и та скрываемая ею тревога перед ударом случая, от которого как никогда зависит создание супружеской пары, возможно, отражает эту эволюцию. Гордость угрожает социуму, так же как и человеку, в конце всякого усилия; это же героическое усилие классического XVII века, который стремился подчинить инстинкт закону, древний естественный порядок — этике, в некоторых моментах, возможно, превзошло свою цель. С точки зрения нравов, классический XVII век — великий и, быть может, единственный революционный век в противовес традиционной цивилизации, век прежде всего иконоборческий. И он же парадоксальным образом осуществит одно из условий мальтузианской революции.

Сезонный ритм зачатий был гораздо контрастнее, чем в наши дни. Смягчение сезонного ритма возникло с распространением контрацепции, облегчением условий жизни и повышением комфорта в странах с холодной зимой. Между июньскоиюльским пиком зачатий и осенним спадом (октябрь: снижение температуры и усталость после жатвы) амплитуда обычно вырастает в два раза (в наши дни разница не превышает 10 %) на внутренних землях и до трех раз, когда на сезонный ритм накладывается ритм моря.

* * *