Цивилизация Потопа и мировая гибридная война

Тексты ранних песен зачастую выглядели как кальки с английского (да они в огромной мере таковыми и были, почти что подстрочники!). Например, «Мой бог, как я рад гостям / А завтрашний день есть завтрашний день / И пошли они все к чертям!» («В подобную ночь», 1980). Это что называется нелитературный перевод, впрочем, по всей видимости, скомпилированный из нескольких песен, таких как «On A Night Like This» (1974) Дилана. Встречаются жуткие ошибки, канонизированные Гребенщиковым; ведь по-русски говорят: в противовес не топора, а топору. Или: вопреки не всех правил, а всем правилам. Как будто специально делаются ошибки в ударениях, странные для человека из интеллигентной ленинградской семьи: «пока не нáчался джаз»; «здесь разви^´то искусство», «если ты невиди^´м», «в новых мéхах». Потом эти бесконечные проглатывания звуков в слове «сторона»: «движение в сторну весны», «всех по эту сторну стекла» или смена ударения: «окно на твою сторонý…» В интервью Познеру (2010) на вопрос, в чем ваша главная слабость, Гребенщиков пробормотал: неряшливость в формулировке мыслей. Мой диагноз страшнее: это отсутствие органического восприятия языка, абстрактное чувство языка, можно сказать, анти-тургеневское. Гребенщиков мыслит понятиями, а не изнутри языковой парадигмы. А для поэта это убийственно — хоть в эпоху классицизма, хоть постмодернизма!

Еще один свежий пример из альбома 2018 года: «Тело мое клеть, душа пленница». Слово «клеть» употребляется нашим «подследственным» в таком значении не в первый раз. Кроме того, у него есть регулярный гностический мотив «клетка крови», «клетка тела». Гностицизм гностицизмом, но клеть — это убежище, место, где можно уединиться, что-то хранить. У крестьян это холодная часть избы. В церковнославянском языке — комната, келья, кладовая[19]. Ее никто и никогда не воспринимал как синоним клетки, темницы, тюрьмы. Напротив, там чаще, чем в теплой части избы, обычно ловили воров, если судить по пословице: «Злые люди доброго человека в чужой клети поймали». Вот таким «добрым человеком» и является БГ «с бородой по пояс», далеко не виртуозным образом шарящий в клети «живаго великорускаго языка»…

Поэт должен заботиться о том, чтобы быть понятым. Для него это сверхзадача. «Пофигизм», наплевательство по принципу «Как хочу — так и ворочу! Чем меньше поняли, тем лучше!» — для поэта приговор. Иначе это не поэт, а словесный эквилибрист.

Соблазн шарадами

Здесь мы подошли ко второму крючку, за счет которого слабая поэзия и довольно-таки посредственная музыка могли оказывать большое влияние на молодые умы и даже порождать «культ». Этим вторым крючком стало мастерство «головоломки», «шарады», которые людям пытливым захотелось бы разгадывать. Нелюбопытные, как правило, «Аквариум» не слушали.

Шарады, сопряженные с темой «духовности», — это уже само по себе почти эзотерика, конструирование собственного мифа. Гребенщиков часто отрицал искусственное кодирование смысла в своих текстах. Однако трудно отрицать очевидное. О. Сакмаров, прочитав одно объемное исследование о библейских мотивах в творчестве БГ (а исследований о гребенщиковщине филологами и культурологами уже издано немало), написал: «Думаю, что БГ как автор будет в полном восторге, потому что такое количество зашифрованных ребусов разгадано здесь!»

Без «загадочности», «закодированности» песни «Аквариума» потеряли бы львиную долю привлекательности. Поэтому Гребенщиков не просто кодирует, но еще и сбивает с толку. Когда от варианта к варианту идет шлифовка, оттачивание той или иной вещи — никогда не происходит прояснения, не растет уровень «великой простоты», как это было бы у великих классиков — напротив, происходит еще большее «запутывание». (Есть такой термин в психологии и психиатрии.)