Постепенно подчиняя себе сексуальные влечения, традиционная цивилизация в христианских странах выстроила общество брака: мир взрослых, куда вступают зрелые люди одного возраста. В крестьянском обществе нередко бывало, что женщина в значительной мере компенсировала свою слабость преимуществами зрелости. Выходя замуж не в 16 лет, а в 25, женщина, бесспорно, завоевывала ведущую роль в семейном союзе. Ничто не напоминает ни о патриархате, ни о матриархате: общество равных как для лучших, так и для худших. Но не будем торопиться с выводами. Пытаясь понять традиционное общество недавнего времени, XVII–XVIII веков, такое далекое и такое близкое, не забудем об остальном мире… Возможность сравнения существует благодаря Японии: нам в деталях известна участь японских женщин, в XVI веке выходивших замуж в 16 лет, и структура японской семьи. Несмотря на внешние сходства, японскую чету от европейской отделяет пропасть. Нет сомнений, что прогресс «феминизма» и «ценности семьи» в XVII–XVIII веках осуществляется за счет повышения порога брачного возраста. Еще Филипп Арьес выявил то, что удобно именовать распространением ценности семьи в эпоху Просвещения или, если угодно, великим передвижением чувств, появлением новой сферы концентрации чувств — супружеской семьи. Родовая семья была экономической ячейкой, институтом социальной защиты, но, без сомнения, зачастую это была огромная эмоциональная пустыня. Мы угадываем здесь другие связи, другие структуры, связанные с возрастной близостью, общностью игр, работы, защиты; нам известна насыщенная и странная жизнь братств. Агюлон продемонстрировал нам их последнюю инкарнацию в Провансе XVIII века — что-то вроде погребений по-гурмански. Там бывшие кающиеся грешники, на которых первоначально была возложена обязанность отдавать последний долг почившим, в XVIII веке в конце концов создали особые сообщества — со своим стилем общения и фольклором, — которые вдобавок отличались склонностью к пирушкам, разгулу и безбожию. Никакой напраслины: мы действительно в Провансе, известном своей очень древней цивилизацией агоры — городских площадей. Каков бы ни был накал социальной напряженности, благодаря которой сохранялись провансальские братства, находившиеся на пути превращения в масонские ложи, по сравнению с XIV веком это очень слабая вспышка. Братства изживают себя, паломничества идут на спад, деревенские праздники несколько теряют свой размах и яркий колорит; центр эмоциональной жизни незаметно сдвигается в сторону семейного очага в его новом, суженном виде: отец, мать, дети и — в 15 % случаев, как свидетельствуют компьютерная имитация и статистика, — дедушка, греющийся у огня.
Как показал, изучая отношение к детям, Филипп Арьес, экспансия эмоциональной ценности семьи могла при необходимости нести в себе зачатки мальтузианства, во всяком случае, она не противоречила тенденции к сокращению потомства. Филипп Арьес усилил значение своих наблюдений, обратившись к семейному приручению смерти.
Семья эпохи Просвещения строится вокруг супружеской четы. Это предполагает долгий срок между помолвкой и свадьбой. Ранее я упоминал о его кажущемся уменьшении. В 98 % случаев во Франции помолвка праздновалось в день свадьбы или накануне. Значит, нужно другое слово. В социальном плане обмирщенная помолвка превратилась в ухаживание, на уровне повседневной жизни она покинула церковь; это были долгие, тихие и, за исключением самого последнего этапа, в большинстве случаев целомудренные встречи. Обратимся вновь к разрешениям на брак, перечитаем объяснения причин: мы давно встречаемся, наша дружба началась еще в детстве. Отложенный брак, брак с долгими приуготовлениями, школа сдержанности? Даже в своей фривольности XVIII век сохраняет это глубинное противоречие; его эротика основана на прикосновениях, она лишилась изначальной порывистости взаимного желания. Эротика прикосновения, а не проникновения в крайнем случае может удовлетвориться coitus interruptus. Как легко видеть, все это обусловлено изменением возраста вступления в брак.