Цивилизация Просвещения

Эффективное использование идеологических структур Просвещения и одновременно их искусное диалектическое преодоление. Фридрих II, чей суховатый деизм был более свободен от эсхатологической перспективы, чем пантеистический лже-атеизм Мопертюи и Дидро, любой ценой старался спасти государство от упадка и разрушения идеологических и эмоциональных структур христианского хронотопа. Прусская традиция в соответствии с традицией общеконтинентальной (исключая Англию вигов, но включая Англию тори) обосновывала авторитет правителя и верховную власть государства божественным правом и «природными законами», законностью natura naturata[67], существующей по велению Божию. Фридрих принимает вызов, следовательно, он ориентируется на Локка и его договор, в полной мере учитывающий реалии архаического общества и традицию сильного государства. «Согласно Фридриху II, который в этом отношении следует Гоббсу и Вольфу, народ раз и навсегда согласился на то, чтобы вся полнота власти была вручена монарху. Молчаливое философское согласие, которое нет необходимости выражать посредством установлений, слов или действий. Это согласие законно постольку, поскольку королевская династия заботится об общественном благе, поскольку только она имеет об общественном благе ясное и верное понятие. Согласно Фридриху II, монархия существует лишь потому, что она оказывает услуги. Этот молчаливый договор создает „нерасторжимую связь” между монархом и нацией: „Правитель для общества, которым он управляет, то же, что голова для тела”».

Благодаря этому логическому трюку объективная реальность сильного государства, которое поддерживалось в глазах народа пропагандой протестантских церквей и всецело оправдывалось величиной оказываемых услуг и конкретными требованиями ликвидации отставания, пришлась по вкусу западной элите. Просветительская элита Франции и Англии, готовая удовлетвориться малым, могла по-преждему оказывать психологическую поддержку в работе по преодолению отставания на окраинах, проводимой просвещенным абсолютизмом.

Восточная Германия — единственная географическая область на европейской периферии, где благодаря стартовым условиям и эффективности предпринятых действий операция по ликвидации отставания удалась на 100 %. На втором месте — католическая Германия, старая вотчина Габсбургов и дунайская «граница». Максимилиан III, Иосиф Виттельсбахский (1745–1777), в бодром темпе осуществлял модернизацию барочной Баварии. Впрочем, как в Мюнхене, так и в Вене сопротивление было сильнее, чем на берегах Шпрее. Сначала пришлось спасти Австрию, едва не погибшую в 1740–1748 годах, от ее беспорядочного роста, от несвоевременного столкновения двух временных импульсов.

Импульса «границы», сразу после Каленберга, было вполне достаточно. К несчастью, часть сил, необходимых для великого труда по выстраиванию Европы на всем протяжении дунайской равнины, была растрачена на анахроническое наследство окраин испанской империи. После Утрехтского договора Австрия предстала территориально увеличившейся, но раздерганной и отягощенной. Война за австрийское наследство стала неизбежным следствием этой двойственности. То, что страна сумела из нее выбраться, — одновременно чудо и величайшая заслуга Марии-Терезии. Благодаря смещению центра к востоку, дунайская империя Вены в конце концов была спасена — вокруг юной Венгрии. Гаугвиц, канцлер Австрии (1748) и Богемии (1749), и Кауниц (1760–1780) отдавали себе отчет, что за этой двойственностью Скрывается временной дисбаланс. Венгрия спасла дунайское государство: в награду за верность земельные магнаты получили что-то вроде возвращения старых прав. На 300 тыс. кв. км венгерской территории был найден компромисс между внутренней границей расселения и далеким Средневековьем, слыхом не слыхивавшим о Просвещении. Цена была высока. Технологические новации осуществлялись в Австрии и Богемии; Венгрия оставалась сельскохозяйственной страной, ее внешняя торговля сводилась к экспорту зерна, выращиваемого в крупных поместьях, — несмотря на очень низкую урожайность, связанную с небольшой плотностью населения и средним уровнем жизни. И наоборот, немалая гибкость проявлялась в отношении «отдаленных владений, Нидерландов и Милана; Гаугвиц и Кауниц ограничили „централизацию” [впрочем, весьма относительную] землями Империи».