Цивилизация рассказчиков: как истории становятся Историей

Наши желудки будут урчать от голода независимо от того, в каком обществе мы родились, но наше социальное «я» – о, тут совсем другое дело. Социальное «я» определяется нашим окружением. Биологическое «я» – это тело. У него есть сознание, созвездие идей, отношений, мыслей, знаний и убеждений, проистекающих из бескрайнего облака аналогичных элементов, объединяющих его с другими. Это созвездие привязано к мозгу и телу, но расположено снаружи, в социальной паутине, сплетенной из отдельных личностей. А паутину смысла мы создаем с помощью языка – именно он связывает биологию и историю. Человеческие группы существуют как социальные общности, которые взаимодействуют с окружающей средой так, будто все эти скопления личностей представляют собой клетки единого организма. Как только мы начали формировать подобные коллективные «я», каждое из которых без исключения было созвездием, паутиной смыслов, существующей только в сознании его членов, а не в физическом мире как таковом, тогда и началась настоящая история человечества.

Однако с невероятной силой, которую мы получили посредством языка, всегда была связана одна проблема. Моделям мира, что позволяли нам держаться вместе, надлежало соответствовать реальности. А реальность была непокорной и чуждой, она была чем-то вечно изменяющимся и непознаваемым. Чтобы сохранять с ней связь, нам приходилось исправлять наши модели по мере поступления новой информации. Но все сообщество не может изменять свое сознание так, как это делает отдельное живое существо. Сообщество способно вести себя как социальный организм, однако у него нет мозга; оно существует только как сеть символических взаимодействий между его членами. Изменяться приходится именно этим отдельным личностям, и вряд ли можно разом поменять сознание многих, ведь телепатии не существует. Мы все населяем воображаемые миры, но мы приходим туда по отдельности, каждый со своим уникальным багажом знаний, идей и убеждений.

Если кто-то из членов общества меняет свои воззрения и убеждения, а другие их не меняют, общая модель теряет связность. А когда модель становится запутанной и непонятной, тогда ослабевает наша способность слаженно взаимодействовать с нашим окружением. Мы не можем позволить себе терять связь с материальным миром, но точно так же мы не можем и допустить потерю связи друг с другом, и эти два императива довольно часто конфликтуют. Противоречие между сохранением связи друг с другом и внешним миром было заложено в программу человеческой жизни в момент появления языка. Это противоречие по-прежнему становится причиной драматических событий, вот почему язык, наряду с орудиями и окружающей средой, является третьей нитью в триединстве человеческой истории.

До появления языка мы, скорее всего, жили во многом подобно другим высшим приматам. Точно так же, как они, мы скитались по свету небольшими группами, собирая плоды и охотясь на других животных. Точно так же мы находили укрытие у воды, разбредались кто куда днем и собирались вместе ночью возле огня, который считали величайшей ценностью. За редкими исключениями все члены одной конкретной человеческой группы были кровными родственниками. То же самое, без сомнений, можно сказать и о других высших приматах. Время от времени наши пути пересекались с другими родственными группами, а иногда мы собирались вместе с ними на ритуальных празднествах, после которых по крайней мере несколько женщин беременели. В редких случаях при обстоятельствах, поныне нам неизвестных, беременность становилась результатом полового акта между человеком и неандертальцем, настолько мы были близки.

Однако едва у нас появился язык, наши пути с другими видами приматов разошлись. Именно тогда кто-то из наших предков спустился в пещеры, чтобы нарисовать на их стенах и сводах изумительные картины, произведения искусства, которые и увидеть-то можно было только в мерцающем свете факела. В том же тысячелетии родилась музыка, о чем мы знаем благодаря найденным в тех же пещерах древним флейтам. Должно быть, под музыку наши предки танцевали – об этом свидетельствуют замершие силуэты, изображенные на наскальных картинах. Тот факт, что мы изготавливали украшения, позволяет предположить, что появилась мода. Стремительно усложнялись наши орудия. Мы больше не были ограничены использованием только камня; мы делали вещи из костей и ракушек, из рогов, а также, вероятно, из дерева, хоть последние и не сохранились до наших дней. И это были не только рубила и ножи, но еще и рыболовные крючки и иглы. А если мы делали иглы, значит, мы шили и одежду. И если мы готовили пищу, значит, мы, несомненно, обменивались рецептами.