Цивилизация труда: заметки социального теоретика

Э. Юнгер считает, что нужны новые глаза, для того чтобы увидеть, как изменилось значение слова «работа». Оно не имеет ничего общего с моральным смыслом, который содержится в выражении «работать в поте лица». Мораль работы вполне может быть развита; в этом случае понятие работы следует применить к понятию морали, а не наоборот. В столь же малой степени работа является основной мерой экономического мира, как она обычно представляется в системах XIX в. Если экономические оценки можно применять в очень широком, и даже, по-видимому, в абсолютном плане, то это объясняется тем, что работа подлежит в том числе и экономическому истолкованию, но не тем, что она равнозначна экономике. Она скорее возвышается над всеми экономическими явлениями, которые могут быть определены ею не однозначно, а со многих сторон, и в сфере которых достижимы лишь частные результаты242.

Работа не есть техническая деятельность. Бесспорно, что именно техника поставляет решающие средства, однако не они изменяют лицо мира, а самобытная воля, которая стоит за ними и без которой они не более чем игрушки. Техника ничего не экономит, ничего не упрощает и не решает. Она инструментарий, проекция особого способа жизни, простейшее имя которому – работа. Поэтому рабочий, заброшенный на необитаемый остров, остается рабочим, точно так же как Робинзон остался бюргером.

Наконец, работа есть не деятельность как таковая, а выражение особого бытия, которое стремится наполнить свое пространство, свое время, исполнить свою закономерность. Поэтому ей неизвестна никакая противоположность вне ее самой; она подобна огню, пожирающему и преображающему все, что может гореть и что можно у него оспорить только на основе его собственного принципа, только с помощью противоогня. Пространство работы неограниченно, подобно тому, как и рабочий день охватывает 24 часа. Противоположностью работы не являются, к примеру, покой или досуг; напротив, в этой перспективе нет ни одного состояния, которое не постигалось бы как работа. В качестве практического примера можно привести тот способ, каким человек уже сегодня организует свой отдых. Либо, как в случае спорта, он совсем неприкрыто носит характер работы, либо, как в случае развлечений, технических празднеств, поездок на природу, представляет собой окрашенный в игровые тона противовес внутри работы, но никак не противоположность ей. В связи с этим все более утрачивают смысл праздничные дни старого стиля – того календаря, который все менее отвечает измененному ритму жизни243.

И если работа становится выражением особого бытия, то скорее она сама и является этим особым бытием, сущностью, которая для своего существования не нуждается ни в чем ином, т. е. является причиной самой себя – causa sui. «Всякое притязание на свободу в мире работы возможно лишь постольку, поскольку оно выступает как притязание на работу»244.

Из этого следует, что в мире работы все определяется работой, и мера свободы единичного человека строго соответствует той мере, в какой он является рабочим. С работой нового стиля, работой как новым вступающим в историю гештальтом Юнгер связывает и появление нового мира и нового человечества, судьбой определенного к господству.

Добавим комментарий М.И. Левиной: «Эрнст Юнгер в своей книге “Рабочий” (1932) дал следующую пророческую картину мира техники: труд как тотальная мобилизация, завершающаяся материальной битвой; непоколебимый в своей непреклонности образ рабочего; господство нигилизма, бесцельного, просто разрушающего. Юнгер рисует “образ рабочего” как будущего господина мира. Он стоит по ту сторону гуманности и варварства, индивидуума и массы. Труд – форма его жизни, он знает, что несет ответственность в рамках всей системы труда. Техника овеществляет все как средство власти. С помощью техники человек становится господином самого себя и господином мира. Человек в лице этого нового человека, в образе рабочего, обретает черты окостенения. Он уже не спрашивает: почему и для чего? Он желает и верит, независимо от содержания этого желания и этой веры»245.

Кто вы, homo faber?

В ХХ в. широкое распространение получает словосочетание «homo faber» – человек-мастер, создатель орудий труда, человек работающий. Его мы встречаем у П. Флоренского («У водоразделов мысли (черты конкретной метафизики)», 1917–1926), к нему обращается М. Шелер («Труд и мировоззрение», 1920, «Человек и история», 1929), Ф. Юнгер («Совершенство техники», 1946), Х. Арендт («Vita activa», 1957) и другие мыслители. В контексте событий столетия homo faber становится одним из символов эпохи. Воплощение этого человеческого типа – инженер Фабер, герой одноименного романа Макса Фриша.

Homo faber (из варяг в греки)