Цивилизация труда: заметки социального теоретика

Словосочетание «homo faber» связывают с именем римского государственного деятеля Аппия Клавдия Цека (лат. Appius Claudius Caecus, ок. 340–273 гг. до н. э.), который использует его в «Sententiæ», обозначая им способность человека контролировать свою судьбу и свое окружение: Homo faber suae quisque fortunae. (Каждый человек сам творец своей судьбы.)

В ХХ в. выражение «homo faber» обретает особое значение в контексте небывалых достижений технического развития, перешедших в 1930-х годах в неограниченную техническую экспансию. Особую роль в оценке и восприятии homo faberа как человека работающего сыграли последствия Первой мировой войны.

Большое влияние на современную оценку понятия homo faber оказал А. Бергсон (1859–1941). В работе «Творческая эволюция» (1907) он использовал словосочетание «homo faber”, определяя интеллект, в первоначальном смысле как «способность создавать искусственные объекты, в особенности инструменты для создания инструментов, и бесконечно разнообразить их производство»246.

Обращаясь к вопросам: «К какому времени относим мы появление человека на Земле? Ко времени ли производства первого оружия, первых орудий труда?», Бергсон пишет: «Прошло столетие со времени изобретения паровой машины, а мы только теперь начинаем чувствовать то глубокое потрясение, которое оно вызвало в нас. Революция, осуществленная им в промышленности, ничуть не менее всколыхнула и взаимные отношения людей. Возникают новые идеи. Расцветают новые чувства. Через тысячи лет, когда прошлое отодвинется далеко назад и мы сможем различить лишь основные его черты, наши войны и революции покажутся чем-то совсем незначительным – если допустить, что о них еще будут вспоминать, – но о паровой машине со всеми сопутствующими ей изобретениями будут, быть может, говорить, как мы сегодня говорим о бронзе и тесаном камне: она послужит для определения эпохи. Если бы мы могли отбросить все самомнение, если бы при определении нашего вида мы точно придерживались того, что исторические и доисторические времена представляют нам как постоянную характеристику человека и интеллекта, мы говорили бы, возможно, не homo sapiens, но homo faber. Итак, интеллект, рассматриваемый в его исходной точке, является способностью фабриковать искусственные предметы, в частности орудия для создания орудия, и бесконечно разнообразить их изготовление»247.

Концепция «homo faber» как одна из основополагающих идей о сущности человека

Понятие «homo faber» – одно из центральных в антропологии русского религиозного философа П.А. Флоренского (1882– 1937). Его антропологические сочинения включены во второй выпуск труда «У водоразделов мысли» (1916–1927, опубл. в 1992 г.). Эта книга содержит трактаты «Homo faber», «Продолжение наших чувств», «Органопроекция», «Символика видений», «Хозяйство», «Макрокосм и микрокосм».

«Для Флоренского homo faber, – пишет исследователь его творчества Н. Бонецкая, – человек, изготовляющий орудия, субъект хозяйствования, т. е. ученый, инженер, техник – это человек биологический! Но словом “биология” принято называть науку о неразумных живых существах, и Флоренский уточняет: “Разум, как доставляющий познавательные ценности, вне поля зрения биологии”… Иными словами, homo faber – главный “герой” антропологии Флоренского, это человек с элиминированным разумом, абстрактная конструкция, созданная ради решения некоторой проблемы»248.

Не имея разума, абстрактный homo faber, очевидно, не имеет ни самосознания, ни творческой свободы; можно сказать, что homo faber – это голая человеческая природа, тогда как в реальном человеке природа восполнена свободой. И вот этот homo faber оказывается у Флоренского неким медиумом потока эволюционно восходящей жизни; активный в построении конкретных орудий, он слепо служит ее целям. Тем самым Флоренский показывает, что реальный человек со стороны его природы есть игралище стихийных сил; он живет под знаком необходимости, таинственного рока. Этот фатальный характер человеческого существования в “Лекциях по философии культа” осмысливается как трагизм человеческого бытия (в культе трагизм как бы просветляется). “Человек биологический”, по сути животное, к трагизму, понятно, не причастен: трагизм предполагает высокую степень самосознания. Живя исключительно под знаком необходимости, homo faber не догадывается об этом. В миросозерцании Флоренского по сути вся сфера социальности рассматривается как действие роковых сил и считается продолжением природы: одни и те же силы бытия работают как в природе, созидая ее формы, так и в области материальной культуры»249.