Цивилизация в переходное время

983 Англо-индийский стиль архитектуры последних пятидесяти лет не интересен, но придает Бомбею своеобразность: ощущение такое, будто вы все это уже где-то видели. Дело тут, скорее, в «английском характере» города, чем в самой Индии. Нужно, конечно, сделать исключение для «Ворот Индии»[615], этого огромного сооружения в начале королевской дороги в Дели. В каком-то смысле оно воспроизводит великолепие «Врат Победы», построенных Акбаром Великим в Фатехпур-Сикри[616], городе, быстро покинутом и ныне лежащем в руинах: красный песчаник сверкает на индийском солнце, так было встарь и будет впредь, словно волна разбилась о берег времени и оставила после себя полоску пены.

984 Такова Индия, какой она предстала мне: кое-что неизменно от века – желтые равнины, зеленые деревья-призраки, темно-коричневые валуны гигантских размеров, изумрудная зелень орошаемых полей, увенчанных той метафизической бахромой льда и скал далеко на севере, что встает непреодолимой преградой, неподвластной человеческому восприятию. Остальное разворачивается как в кино, будто показывают фильм, невообразимо красочный и подвижный: все течет, меняя форму, длится несколько дней или несколько столетий, оставаясь преходящим по своей сути, сновидческим – этакая многоцветная пелена майи. Сегодня еще молодая Британская империя ставит печать на Индию, как поступали ранее империя Великих Моголов, Александр Македонский, бесчисленные династии местных царьков и арийские завоеватели, – но сама Индия почему-то не меняет свой величественный лик. Человеческая жизнь кажется здесь на удивление хрупкой во всех отношениях. Местный город Бомбей выглядит нагромождением случайно составленных человеческих жилищ. Люди ведут мнимо бессмысленную жизнь, ведут ее жадно, деловито и шумно. Они умирают и рождаются бесконечными волнами, всегда почти одинаковыми, как бы поддерживая необозримую монотонность бесконечно повторяющейся жизни.

985 Во всей этой зыбкости и напрасной суматохе ощущается неизмеримая древность вне истории. В конце концов, кому нужна письменная история? В такой стране, как Индия, по ней вовсе не скучаешь. Все природное величие Индии, безусловно, анонимно и безлично, подобно величию Вавилона и Египта. История важна для европейских стран, где сравнительно недавно, в варварском и неисторическом прошлом, начало складываться настоящее: строились замки, храмы и города, прокладывались дороги и мосты, а люди обнаружили, что у них есть имена, что они где-то живут, что их города множатся, а мир с каждым столетием становится все больше. Отметив это развитие, они, вполне естественно, заинтересовались изменениями, и кому-то показалось целесообразным записывать, как все происходило, ибо перемены продолжались, а общество грезило неслыханными возможностями и лучшей жизнью, как духовной, так и светской.

986 Но в Индии, похоже, не найти ничего такого, что не существовало бы на протяжении сотен тысяч лет. Даже уникальные личности наших дней уже прожили бессчетное число предыдущих жизней, да и сам мир есть не что иное, как возобновление мирового порядка, случавшееся ранее многократно. Даже величайшему человеку Индии, уникальному будде Гаутаме, предшествовало множество других будд, и он не последний в этой цепочке[617]. Неудивительно поэтому, что у местных богов столько аватар[618]. «Plusça change, plus c’est la même chose»[619] – к чему при таких обстоятельствах какая-то история? Более того, само время относительно: йогин прозревает прошлое и будущее. Пройдя по «благородному восьмеричному пути»[620], вы вспомните, кем были десять тысяч жизней назад. Пространство тоже относительно: йогин перемещается в духовном теле со скоростью мысли по землям, морям и небесам. Так называемая реальность, все хорошее и плохое в человеческой жизни – это иллюзия. Так называемая нереальность – все эти сентиментальные, гротескные, непристойные, чудовищные, леденящие кровь божества – внезапно становится самоочевидной реальностью, когда полночи слушаешь неумолчный барабанный бой, который сотрясает дремлющее солнечное сплетение европейца. Тот-то привык считать собственный разум единственным инструментом постижения мира, а катхакали[621], за которым он следит полубезумным взором, так и остался бы для него нелепым танцем, если бы не барабанный бой, созидающий новую реальность из самых недр земли.