Цивилизационные паттерны и исторические процессы

Однако ни внутреннее, ни международное влияние советской модели не может быть объяснено без ссылки на упомянутый нами третий фактор – ее цивилизационный компонент. Исследователи коммунизма часто отмечали его претензии на создание общинной формы социальной жизни – другими словами, на воссоздание идеализированной версии целостного общества – без отказа от достижений и обещаний модерности153. Эта точка зрения содержит значительную долю истины, но скрытый традиционализм коммунистического проекта был более важен для некоторых его адресатов по сравнению с другими, и в общем он был видоизменен посредством переопределения парадигмы модерности. Точнее, именно претензия на то, чтобы осуществить синтез изначально расходившихся тенденций модернизационного процесса, в наибольшей степени усилила привлекательность советской модели на стадии ее подъема154. Коротко говоря, советский проект модерности был сосредоточен на расширении рационального овладения миром и его координации; если первый из этих аспектов может рассматриваться как составной элемент модерности в целом, то второй представляет собой реакцию против западной версии модерности. Рациональность должна была быть максимизирована под эгидой управляющего центра и без той конфликтной динамики, которая сопровождала ее развитие в западном мире. В экономической сфере это видение приобрело форму «центрального планирования», то есть модели роста, которая обеспечивала бы быстрое накопление и в то же время избегала бы неопределенности и анархии капиталистического развития. Политические институты партии-государства были предназначены максимизировать способность центра мобилизовать общество для коллективного действия и минимизировать соперничество элит, организаций и движений, которое являлось интегральной частью формирования государств на Западе. Подобная же культурная переориентация была отражена и в едином «научном мировоззрении» марксизма-ленинизма: безоговорочная вера в науку как источник прогресса была соединена с абсолютизацией ее культурной функции и отказом признать конфликт интерпретаций нормальным положением дел.

Этот образец может быть наилучшим образом описан как мираж модерности без структурного конфликта и без проблемы – но также и без характерной продуктивности – фрагментации. Вышеприведенное краткое изложение относится к уровню воображаемых установлений (Корнелиус Касториадис), то есть установлений, лежащих в основе смысловых комплексов, которые могут быть рационализированы различными способами и в разной степени. Если элемент воображаемости являлся центральным в цивилизационном проекте, то официальная версия идеологии была адаптирована к перспективам движения, тогда как связь с империей была артикулирована более расплывчатым и неявным образом. Хотя идеологические самоописания режима не являлись ни ключом к его стратегиям, ни образцом для его структур, они были укоренены в подлинных и действенных культурных ориентациях и служили для приведения в равновесие различных компонентов.