Цусима — знамение конца русской истории. Скрываемые причины общеизвестных событий. Военно-историческое расследование. Том II

Даже у менее чуткого и одаренного человека, чем адмирал Рожественский, могло сложиться впечатление, что его сообщения о планах, имеющих целью победу России, давали кому-то в Петербурге богатый материал для выбора средств их срыва. Сообщения же об уже возникших или могущих возникнуть в дальнейшем препятствиях на пути эскадры рассматривались как подтверждение правильности выбранной политики.

Кроме того, как и все, он тяжело переносил ужасы убийственного для русских людей тропического климата, на которые жаловалась и молодежь на эскадре, а в салоне Адмирала не было кондиционеров.

Капитан 2-го ранга Семенов заметил по поводу климата в Носси-Бе: «Жара, духота держится и ночью и днем при относительной влажности 98%! В этом весь ужас. Нет отдыха. Испарина, выделяемая кожей, остается на ней… Главное — это духота. Вы дышите воздухом, насыщенным парами почти до предела насыщения. Вы дышите горячим туманом, как на полке в бане…»

Но и это было еще не все.

5.4. Бежавшая крыса начинает «свою борьбу»

Вся приводимая здесь переписка адмирала Рожественского с Петербургом была, естественно, тайной за семью печатями для эскадры, что давало возможность строить любые домыслы о причинах непонятной задержки эскадры.

Сам Адмирал молчал, и даже когда капитан 2-го ранга Семенов писал «Расплату», большинство документов было недоступно. Относительная осведомленность Владимира Ивановича объясняется его относительной близостью «к верхам» и, в частности, дружбой с лейтенантом Свенторжецким, который и без нарушения служебной тайны мог немного ввести начальника военно-морского отдела штаба эскадры в суть происходящего. Впрочем, старому порт-артурцу и так было многое очевидно. Но если молчала эскадра, то в голос кричали петербургские газеты. Горячий материал у них был! Крыса, бежавшая с эскадры в Виго, начала свою работу на пользу своего крысиного царства.

А именно, пишет в «Расплате»^{199} Владимир Семенов, «если молчал Адмирал, если Свенторжецкий говорил только намеками и притчами, то вскоре же газеты, начавшие прибывать из России, достаточно выяснили вопрос: почему мы стоим и чего нам приказано ждать?

— Ждать подкреплений… и каких подкреплений! “Николай”, “Ушаков”, “Се-нявин”, “Апраксин”, “Мономах” — вся рухлядь, весь хлам, числящийся в списках боевых судов Балтйского флота!.. Те самые суда, от которых при сформировании 2-й эскадры категорически отказался адмирал Рожественский, решившийся, скрепя сердце, за неимением лучшего взять с собою “Наварин”, “Нахимов” и “Донской”.

— Да это не подкрепление, а камень на шею! — заявляли наиболее горячие головы». 

Но кому понадобилось?

«В особенности поражало всех то обстоятельство (создававшее положение почти безвыходное), что эта посылка старых утюгов и калош по внешности не представлялась измышлением “шпица” и особ, под сенью оного мирно почивающих, но являлась как бы уступкой властному требованию общественного мнения, вдохновенным пророком которого выступил г. К ладо.

— С чьего голоса он noem! — ворчал Свенторжецкий. — Тут дело нечисто!..

— Не может он не знать истинного положения вещей! — говорили другие. — Либо рехнулся, либо по заказу… Но кому понадобилось?..

“Не спрашивайте адмирала Рожественского!.. — взвывал г. Кладо, обращаясь к русскому обществу. — Сейчас, сейчас посылайте что можно, не теряйте ни минуты, иначе может оказаться поздно, поймите — поздно… Поймите только, какое это страшное слово, сколько в нем зловещего…”

В своем исступлении г. Кладо доходил до такого абсурда, как предложение послать на войну никуда негодные, давно отслужившие свой век “Минин”, “Пожарский”, даже… “Петр Великий”!..

Он говорил: “…В восьмидесятых годах… на Дальний Восток была послана плавучая батарея «Кремль»… Когда являлась необходимость, то энергичные люди дерзали преодолеть и невозможное[194]… О, Господи! да таких примеров можно привести тысячи!.. Дерзайте, и кажущееся невозможным — совершится!” ^{200}

Какие красивые, как будто, полные истинного патриотизма слова! Как не верить им в устах ученого моряка? — не могло не говорить русское общество.

Какая недостойная игра! Какой злостный обман доверчивой сухопутной публики! — не могли не возмущаться мы, шедшие на 2-й эскадре.